1984

Бывали вечера, когда, добравшись до места встречи, они вынуждены были расходиться, не обменявшись и знаком: то патрульные покажутся из-за угла, то зависнет над головой вертолет. Даже не будь этих опасностей, находить время для встреч оказалось непросто. Уинстон работал по шестьдесят часов в неделю, Джулия и того больше, свободные дни зависели от загруженности всего подразделения и часто не совпадали. У Джулии вообще редко выдавался полностью свободный вечер. Она тратила удивительно много времени на лекции и демонстрации, распространяла литературу Молодежного антисексуального союза, готовила транспаранты для Недели ненависти, собирала пожертвования – в общем, вела активную общественную работу. Это окупается, говорила она: маскировка. Когда соблюдаешь правила в мелочах, можешь нарушать по-крупному. Она даже уговорила Уинстона пожертвовать еще одним свободным вечером в неделю ради добровольной работы на оборонном предприятии вместе с другими рьяными партийцами. Так что теперь он каждую неделю просиживал четыре часа в леденящей скуке, привинчивая друг к другу металлические детальки – кажется, части взрывателей для бомб – в продуваемом насквозь, полутемном цехе, где стук молотков сливался с музыкой из телевида в нудную какофонию.

Встреча на колокольне заполнила пробелы в их отрывочных беседах. Стояла послеполуденная жара. В квадратной каморке над колоколами застоялся раскаленный воздух, запах голубиного помета бил в нос. Час за часом они сидели на пыльном, замусоренном веточками полу и болтали, иногда по очереди поглядывая в бойницу, не идет ли кто.

Джулии минуло двадцать шесть. Жила она в общежитии с тридцатью другими молодыми женщинами («Вечно эта бабская вонь! Ненавижу баб!» – заметила она мимоходом), а работала, как он и догадывался, на романных станках в секторе художественной литературы. Работа заключалась в основном в обслуживании мощных, но капризных электродвигателей. Ей нравилось этим заниматься: она считала себя «не слишком умной», зато любила работать руками и была на «ты» с техникой. Джулия знала весь процесс создания романа, от общей директивы планового отдела до окончательной доводки в бюро редактуры. Но конечный продукт ее не интересовал. Она «так себе читатель». Книги – лишь товар, который кто-то должен производить, как джем или шнурки для ботинок.

Она ничего не помнила о жизни до начала шестидесятых: единственным, кто часто говорил при ней о дореволюционных временах, был ее дед, исчезнувший, когда ей исполнилось восемь. В школе она была капитаном команды по хоккею на траве и два года подряд выигрывала кубок по гимнастике. В Лазутчиках ее выбрали командиром отряда, в Молодежном союзе – секретарем ячейки. Потом она вступила в Молодежный антисексуальный союз. Характеризовалась везде положительно. Ее даже отобрали для работы в порносеке (верный признак незапятнанности анкеты), подразделении худлитсека, выпускавшем дешевую порнографию для распространения среди масс. Сотрудники, по ее словам, называли порносек не иначе как «навозный домик». Там она проработала год – выпускала книжонки, распространявшиеся в запечатанных пакетах, с названиями вроде «Отшлепай меня» или «Ночь в школе для девочек». Покупали их юнцы из масс, искренне веря, что в руки им попал нелегальный товар.

– И что там, в этих книжках? – спросил Уинстон с любопытством.

– Чушь да мерзости всякие. А на самом деле – скучища. Сюжетов всего шесть, их только чуть-чуть перемешивают. Я, конечно, только на калейдоскопах работала, не в бюро редактуры. По литературной части, милый, я даже для такой работы слабовата.

Уинстон с удивлением узнал, что все сотрудники порносека, кроме начальников отделов, – девушки. Считалось, что для мужчин, чьи половые инстинкты менее управляемы, чем женские, выше риск морального разложения под влиянием грязи, с которой приходится работать.

– Даже замужних женщин туда берут неохотно, – добавила Джулия.