1984

Девушкам же приписывают чистоту и невинность. Это, впрочем, совсем не про Джулию. Первый роман случился у нее в шестнадцать – с шестидесятилетним партийцем, который позже покончил с собой, чтобы избежать ареста. «И правильно сделал, – говорила Джулия, – а то его заставили бы каяться и выбили бы из него мое имя». С тех пор были еще разные мужчины. К жизни она относилась просто. Человек ищет развлечений; «они» – то есть Партия – этому мешают; значит, надо, насколько возможно, нарушать «их» правила. «Их» стремление лишить людей удовольствий казалось ей столь же естественным, сколь и встречное стремление – не попасться. Она ненавидела Партию и говорила об этом в самых грубых выражениях, но не оспаривала ее господства. Партийная доктрина интересовала ее лишь в той степени, в какой затрагивала ее личную жизнь. Уинстон заметил, что она никогда не употребляет новоречные слова, кроме уже вошедших в обиход. Джулия никогда не слышала о Братстве и отказывалась верить в его существование. Любой организованный бунт против Партии, с ее точки зрения, обречен на провал и потому неразумен. Гораздо умнее – нарушать правила так, чтобы при этом все-таки выжить. А сколько еще, пронеслось в голове Уинстона, – сколько еще в молодом, послереволюционном поколении таких, как она, не знающих никакого другого мира, принимающих Партию как нечто незыблемое, словно небо над головой, не бунтующих против ее власти, а просто ускользающих от нее, как заяц от гончей.

Возможность пожениться они не обсуждали – она казалась слишком призрачной, чтобы всерьез о ней задумываться. Ни одна комиссия никогда не одобрит такой брак, даже если Уинстон как-то избавится от жены, Кэтрин. Даже мечтать об этом безнадежно.

– Какая она была, твоя жена? – спросила Джулия.

– Она была… Знаешь такое новоречное слово – «прямодумная»? То есть, ты понимаешь, правоверная, неспособная на дурные мысли.

– Нет, слова не знала, а людей таких – само собой.

Он принялся было пересказывать ей историю своей семейной жизни, но, как ни странно, она уже знала о ней все самое важное. Джулия описала ему, словно сама это видела или чувствовала, как каменела Кэтрин, едва он к ней прикасался, и как она, казалось, изо всех сил отталкивала его, даже крепко обнимая. С Джулией ему было легко говорить о таких вещах; в любом случае Кэтрин давно превратилась из болезненного воспоминания просто в неприятное.

– Я бы и смирился, да одно мешало… – И он рассказал о короткой ледяной церемонии, в которой Кэтрин заставляла его участвовать еженедельно, в определенный день. – Она терпеть это дело не могла, но ни за что не хотела бросить. Говорила, что это… спорим, не угадаешь?

– Наш партийный долг, – тут же выпалила Джулия.

– Откуда ты знаешь?

– Я тоже ходила в школу, милый. Час полового просвещения раз в месяц – для всех, кому исполнилось шестнадцать. И в Молодежном союзе тоже. Годами вбивают такое в голову. И, по-моему, много на кого действует, но точно не скажешь: люди такие лицемеры.

С этой темы ее было не свернуть. Джулия считала сексуальность основой всего и рассуждала о ней весьма тонко. В отличие от Уинстона, она разгадала скрытый смысл партийного сексуального пуританства. Дело не только в том, что половой инстинкт творит особый мир – неподконтрольный Партии, а потому подлежащий уничтожению. Еще важнее, что половое воздержание приводит к истерии, а она желательна, потому что ее можно превратить в милитаристский психоз и поклонение вождю.

«Когда занимаешься любовью, тратишь энергию, – объясняла она. – А потом ты доволен и тебе на все наплевать. Ты им такой не нужен. Им нужно, чтобы у тебя все время было полно энергии. Строем ходят и флагами размахивают, когда с сексом не сложилось. Если тебе просто хорошо, какое тебе дело до Старшего Брата, Трехлетнего плана, Минуты ненависти и всей их прочей сраной хрени?»

Так и есть, думал Уинстон. Между целомудрием и политической правоверностью прямая связь. Как еще поддерживать нужный Партии градус страха, ненависти, фанатичной веры, если не загонять вглубь какой-нибудь мощный инстинкт, из которого можно черпать силы для всего этого? Половое влечение опасно для Партии, и Партия научилась с ним работать. Такой же фокус она провернула с родительским инстинктом. Семью не отменишь, и любовь к детям, почти такая же, как в старые времена, поощряется. С другой стороны, детей методично науськивают на родителей, учат шпионить за ними, доносить об их отклонениях. Теперь семья, по сути, стала продолжением Думнадзора. Благодаря семье каждый человек день и ночь окружен стукачами, знающими его как облупленного.

Его мысли снова перескочили на Кэтрин. Она, несомненно, сдала бы его Думнадзору, если бы ей хватило ума уловить неправоверность его взглядов. Но вспомнилась она ему в первую очередь из-за удушливой, потной послеполуденной жары. Он стал рассказывать Джулии, что случилось – или, скорее, не случилось – у них с Кэтрин в такой же раскаленный летний день одиннадцать лет назад.