1984. Скотный двор

Something in his face suggested it irresistibly.	Его лицо наводило на такие мысли.
And again, perhaps it was not even unorthodoxy that was written in his face, but simply intelligence.	Но опять-таки возможно, что на лице было написано не сомнение в догмах, а просто ум.
But at any rate he had the appearance of being a person that you could talk to if somehow you could cheat the telescreen and get him alone.	Так или иначе, он производил впечатление человека, с которым можно поговорить -- если остаться с ним наедине и укрыться от телекрана.
Winston had never made the smallest effort to verify this guess: indeed, there was no way of doing so.	Уинстон ни разу не попытался проверить эту догадку; да и не в его это было силах.
At this moment O'Brien glanced at his wrist-watch, saw that it was nearly eleven hundred, and evidently decided to stay in the Records Department until the Two Minutes Hate was over.	О'Брайен взглянул на свои часы, увидел, что время -- почти 11.00, и решил остаться на двухминутку ненависти в отделе документации.
He took a chair in the same row as Winston, a couple of places away.	Он сел водном ряду с Уинстоном, за два места от него.
A small, sandy-haired woman who worked in the next cubicle to Winston was between them.	Между ними расположилась маленькая рыжеватая женщина, работавшая по соседству с Уинстоном.
The girl with dark hair was sitting immediately behind.	Темноволосая села прямо за ним.
The next moment a hideous, grinding speech, as of some monstrous machine running without oil, burst from the big telescreen at the end of the room.	И вот из большого телекрана в стене вырвался отвратительный вой и скрежет -- словно запустили какую-то чудовищную несмазанную машину.
It was a noise that set one's teeth on edge and bristled the hair at the back of one's neck.	От этого звука вставали дыбом волосы и ломило зубы.
The Hate had started.	Ненависть началась.
As usual, the face of Emmanuel Goldstein, the Enemy of the People, had flashed on to the screen.	Как всегда, на экране появился враг народа Эммануэль Голдстейн.
There were hisses here and there among the audience.	Зрители зашикали.
The little sandy-haired woman gave a squeak of mingled fear and disgust.	Маленькая женщина с рыжеватыми волосами взвизгнула от страха и омерзения.
Goldstein was the renegade and backslider who once, long ago (how long ago, nobody quite remembered), had been one of the leading figures of the Party, almost on a level with Big Brother himself, and then had engaged in counter-revolutionary activities, had been condemned to death, and had mysteriously escaped and disappeared.	Г олдстейн, отступник и ренегат, когда-то, давным-давно (так давно. что никто уже и не помнил, когда), был одним из руководителей партии, почти равным самому Старшему Брату, а потом встал на путь контрреволюции, был приговорен к смертной казни и таинственным образом сбежал, исчез.
The programmes of the Two Minutes Hate varied from day to day, but there was none in which Goldstein was not the principal figure.	Программа двухминутки каждый день менялась, но главным действующим лицом в ней всегда был Голдстейн.
He was the primal traitor, the earliest defiler of the Party's purity.	Первый изменник, главный осквернитель партийной чистоты.