27 принципов истории. Секреты сторителлинга от «Гамлета» до «Южного парка»

Поскольку нет описания реакции Давида, мы можем почувствовать, насколько он стал другим/чужим. А из-за того, что Карла неспособна дышать, нам легко считать бурю бушующих в ней эмоций: это и ужас, и вина, и печаль, и жалость, и гнев. Мы никогда не получим объяснения тому, почему у Давида после «переселения» были грязные руки, но наш разум, запрограммированный на то, чтобы заполнять/домысливать пробелы в любой истории, будет пытаться найти причины этому. Возможно, женщина натерла их грязью в процессе совершения обряда. Или само переселение душ каким-то образом вызывает подъем пыли. Мы можем представить себе маленького Давида и то, как его ручонки вжимаются в стол, в то время как сам он корчится от боли со связанными запястьями. Если бы Швеблин описала эту процедуру с помощью слов, заставив, к примеру, целительницу сказать: «Я собираюсь натереть ему ладони богатой питательными веществами грязью из Южной Атлантики, чтобы облегчить переселение души», наши умы отвернулись бы от ее истории. «Да это же чушь! – воскликнули бы мы. – Питательные компоненты грязи не могут играть никакой роли в процессе переселении душ. Чепуха какая-то, не буду дальше это читать». Когда наш критический ум активирован, мы ничего не чувствуем, потому что думаем о том, верим ли мы поступающей к нам информации или нет.

* * *

Роман заканчивается тем, что Давид «подталкивает» Аманду к тому, чтобы она сосредоточилась и успела понять самое важное. Он говорит ей, что перед смертью у нее «остается всего лишь несколько секунд света». И она продолжает рассказ. Ее муж приезжает в тот самый фермерский городок, чтобы навестить Омара и Давида. К тому времени Карла оставила их, а Аманда уже мертва. Полдень, но небо темное. Безымянный муж Аманды надеется, что Омар поможет ему выяснить, что произошло с Ниной. Омар ничего не может ему сказать. У него полно своих проблем. В их бессвязном разговоре ощущается что-то сродни кошмару. Ни один из них не хочет понять другого или проявить дружелюбие.

Через какое-то время муж Аманды возвращается к своей машине, чувствуя, что зря потратил время. Давид садится на заднее сиденье. Аманда так описывает этот момент:

«[Муж] желает уехать немедленно. Ты сидишь очень прямо и смотришь ему в глаза с немой мольбой. А я вижу тебя сквозь моего мужа, вижу в твоих глазах те, другие, глаза. Застегнутый ремень безопасности, по-турецки скрещенные на сиденье ноги. Одна рука протянута в сторону Нининого крота, грязные пальцы лежат на лапах плюшевого зверя, словно хотят удержать его».

То есть Давид сидит на заднем сиденье машины точно так же, как когда-то сидела Нина. На мужа Аманды это производит неприятное впечатление, и он просит Омара заставить его выйти из машины. Омар расстегивает ремень безопасности и тянет мальчика за руку, в то время как «глаза [Давида] в отчаянии ищут глаза моего мужа». Омар возвращается в дом с Давидом, а муж Аманды спускается по склону холма и выезжает на дорогу. Вот последние апокалиптические строки рассказа:

«Он направляется в город и не замечает, что обратно едет все медленнее и медленнее. Что вокруг слишком много машин, машин и опять машин, которые спешат занять каждую асфальтовую артерию. Что движение застопорилось и уже несколько часов как все стоит в тучах выхлопных газов. Он не видит самого важного: окончательно оборванной нити, похожей на бикфордов шнур, который уже подожгли, не видит неподвижного и грозного бича, который вот-вот обрушится на людей».

Этот душераздирающий финал подразумевает, что душа Нины переселилась в тело Давида. Но попытки логически отследить все эти временны́е изменения и диалоговое разноголосье, в конечном счете, не имеют смысла – мы не можем определить, что именно здесь произошло, с помощью логики и/или рационального мышления. Тем не менее логика в романе все же прослеживается, ведь суть повествования – это предупреждение, тревожный звонок, призванный разбудить мир: уровень разобщенности людей стал слишком велик, чтобы это можно было выносить.