419

– Ты меня уже нашел. Но, что важнее, я нашла тебя. У меня твои письма моему отцу и список денежных переводов. Я знаю, кто ты, Уинстон. Где ты живешь, как зовут твою сестру, где она учится. Где живут твои родители. Номер их телефона. Все, что нужно, у меня есть. Итак. Я вешаю трубку и звоню в КЭФП? Они от тебя мокрого места не оставят. Твоей жизни конец, и конец твоим родителям. У тебя заберут все активы, заморозят счет, отнимут паспорт. Родители твои, скорее всего, потеряют дом. И уж точно потеряют сына. Слушаешь меня теперь, Уинстон?

Оба выдержали паузу. Когда он заговорил, голос его был далек, бесцветен:

– Ваш отец – не моя вина.

– Мой отец – только твоя вина.

– И чего вы хотите?

– Я хочу медвежонка в очках как у Румпельштильцхена. Оштукатуренное бунгало с деревянными панелями в гостиной и оранжевыми мягкими коврами в кабинете. И чтобы вернулся папа. И снежный шар с конным полицейским, и билет на «Всевидящего оракула». И ковбоя-копилку. И открытки для бабули. – Она забиралась все глубже в прошлое, стирала ухмылку с лица пацана в луна-парке «Табун».

– Я не пони… я не могу…

– Тогда верни деньги.

– У меня их нет.

– Херня. Утром принеси деньги в отель «Амбассадор». Банки по субботам открыты, я проверяла. Принесешь – я уеду. Улечу домой, больше ты меня не увидишь. И тебя не арестуют. У твоих родителей останется сад и плазменный телик, и им не придется навещать сына в тюрьме.

Она уронила трубку на рычаг, рукой повела по проводу, отыскала розетку, выдернула штепсель.

«Машина падает во тьме. Сальто и снова сальто…»

В гуле тихого номера Лора Кёртис стояла у окна, глядела сквозь свое отражение. Самолеты приземлялись и убегали, мигали огни. Вышка диспетчерской силуэтом проступала на ночном небе, все крутился и крутился прожектор на мачте.

104

Уинстон ждал, когда прекратится кашель. «Допустим, ему все известно, он уже знает ответы на свои вопросы». Кашель затих – дребезг дыхания, финальный всхрап. Поначалу Уинстон подозревал, что вечные харчки и взмокшая физиономия – скорее выплеск подавленной злобы, чем взаправду заболевание, однако на платке кровь, белки пожелтели – это что, тоже злоба довела?

Иронси-Эгобия поднял взгляд на Уинстона:

– И?

Страх – червем в сердце, в груди дрожь, трепет в костях.

– Случились… осложнения.

– Осложнения? Ты считаешь, это так называется? – Иронси-Эгобия отодвинулся от стола, и лицо его скрыла умбровая тень. Остался только голос: – Скажи-ка мне, Уинстон. Ты в Бога веришь?

– Да.

– В семинарии в Старом Калабаре нас учили, что Бог все видит. Ты в это веришь?

– Верю.

– Хочешь загреметь в тюрьму Кирикири? Хочешь, чтоб я в Кирикири загремел?

– Нет, сэр.

Ога наклонился к свету и после паузы заговорил – неторопливо, подчеркивая каждое слово, каждый слог:

– Мы, торговцы фальшью, должны ценить правду. Я тебя спрошу один раз, и ты ответишь правдиво. Понял?

– Да, сэр. Понял.

– Уинстон, где деньги?

– Это… это ловушка, сэр. Коварная ловушка. Не было никаких денег.

– Не было? Или ты их прикарманил?

– Нет, сэр. Она связана с КЭФП. Она… она знает, как меня зовут.

– А как зовут меня , она знает?

Поспешно:

– Нет.

– Подойди, я тебе в глаза посмотрю.

Уинстон подошел, и Иронси-Эгобия наклонился к нему – как будто целоваться вздумал.

– Если соврешь, Уинстон, я увижу. Так что я спрашиваю еще раз. Она знает обо мне что-нибудь?

От страха онемев, Уинстон потряс головой.

Иронси-Эгобия кивнул, прижал платок к губам. Сдерживал кашель, пока слезы не выступили.

– Тунде, – наконец выдавил он.

Уинстон и не знал, что Тунде здесь, пока тот не выступил из угла. Худая фигура, почти кошачья. Обитатель теней.

– Да, брат фармазон?

– Сгоняй-ка за этим иджо.

105

Каждую ночь лило как из ведра, хотя в Лагосе, казалось бы, засушливый сезон. Днем обжигающая жара, затем липкий и мокрый вечер.

Под дождями переполнились сточные канавы, нечистоты перемешивались с мусором, получалась поносная серая жижа. Холерная вода, говорили люди.

– Погодите, еще муссоны придут, – предостерегали ее. – По улицам Ивайя на лодках будем плавать.

Городские районы сливались друг с другом; Амина и Ннамди застряли на материке где-то между Татала и Ивайя.

– Муссоны, – предупреждали другие женщины, поглядывая на ее живот. Дизентерия. Тиф. Малярия. – Сезон детской смертности.

Но повсюду были дети – таскали тяжелые ведра, бегали на подхвате, играли. Улицы полны нечистот, но детей пруд пруди.

Двенадцать часов они ехали из Варри в Лагос – в переполненном автобусе, по размытым дорогам. Надо было обогнуть Порт-Харкорт, и это обошлось недешево. Почти все свои сбережения Ннамди потратил на побег из Дельты; чего не забрала полиция, отняли солдаты, и прибыли они с теми крохами, которые Амина спрятала под одежду, туго примотав к животу. Их не ждал рыночный ларек с жильем; Ннамди не светила гильдия механиков. Даже на остров через мост не перебрались. Ннамди пал духом, но Амина не сдавалась. Она видела будущее – их будущее. Точно воздетый меч. Солнце на серебре.