419

Уоррен частил, слова спотыкались друг о друга – и так всякий раз, когда он впаривал младшей сестре что-нибудь сомнительное. Уговаривал, скажем, обменять два четвертака на четыре пенса. («Четыре ведь больше двух, правильно? Выгодная сделка».) Или спрыгнуть с гаража в кучу листьев, которую он только что нагреб. Лора после этого злоключения три недели ходила в гипсе по щиколотку. Уоррен первым расписался на гипсе маркером – эдак с росчерком. По сей день так расписывается.

Банк начал процедуру присвоения родительского дома. Адвокат Уоррена предъявил банку судебное предписание – расследование-то не закончено, – но это временная затычка, и Уоррену это ясно. Им сдали слабые карты, хоть сестрица этого и не понимала.

– Маме прислали уведомление о выселении, – сказала Лора. – Из ее собственного дома!

– Слушай, дела такие. Чтоб маме не выезжать, нужна очень крупная шестизначная сумма, пятьдесят штук только чтобы в дверь войти, а потом платить за дом годами – и дороже рыночной стоимости, я хочу заметить. Мамы уже не станет, мы всё будем платить, а дом-то ведь не такой уж и распрекрасный.

– Это дом нашей семьи, – огрызнулась она.

– Был, – сказал Уоррен. – Это был дом нашей семьи. Если он тебе так дорог, может, сама и выкупишь? Переедешь, будешь выплачивать. Я понимаю, ты у нас журналистка или кто там, в деньгах не купаешься, но хоть какие-то сбережения у тебя есть?

– Есть, но их не хватит. Вообще никак, сам ведь понимаешь. Это же ты у нас вроде бы крупный и успешный бизнесмен.

– Я и есть крупный и успешный, – огрызнулся он. – Я за «кадиллак», небось, выплачиваю больше, чем ты за свою меблирашку мудацкую.

– Это не меблирашка, это квартира.

– Она твоя? Не твоя. Ты ее снимаешь. Между прочим, я ее тебе и подогнал. Хоть горшком назови, а все равно меблирашка. Я о том и толкую. Ты не представляешь, какие у меня расходы. Я и так уже на пределе, все активы вложены, инвесторы в затылок дышат. Я не могу из жопы достать пятьдесят кусков, а уж дом купить – и подавно. Пускай мама переезжает к нам в Спрингбэнк.

– Что, в подвал?

– Да, в подвал. А ты что предлагаешь?

– Кое-что. Потрать чуток своих баснословных богатств, чтоб нашу мать не выперли из ее собственного дома. Ты же говоришь, что ты богач.

– Я не говорю, что я богач.

– А ведешь себя как богач.

– Это не одно и то же. У меня товарищества с ограниченной ответственностью. После слияния я стал старшим акционером, платил себе зарплату, а не дивиденды, и когда рынок рухнул…

– Что ты несешь? Говори по-английски.

– Я говорю, что денег у меня нету. Пусть мама селится у нас, если хочет, но про наш дом забудь.

Лора вспомнила детские настольные игры. «Монополия». «Жизнь». «Змеи и лестницы». «Извините» [31] .

– Рубины, – сказала она – презрительно, сардонически, печально.

– Какие рубины?

– Можно выковырять рубины из штукатурки. Будет чем банку заплатить.

Брат заморгал – не понял.

– Ты всегда выигрывал в «Монополию». – Как будто упрекнула его.

– Я жухал.

– И в «Извините» выигрывал. И в «Улику» [32] .

– В «Извините» я жухал. И в «Улику».

В финале «Улики» убийцу загоняли в угол и объявляли торжествующе: «Мисс Пурпур. В бильярдной. Ножом!»

– Как можно жухать в «Улику»? – заинтересовалась Лора.

– Там же трое должны играть. Мы сдавали на троих.

– И?

– Я подглядывал.

– Вот говнюк.

– Окороти язык, – сказал Уоррен.

59

Танкеры, что приставали к Бонни-айленду, наполнялись порой сутками, даже если сырец шпарил в гигантские трюмы из пожарных шлангов. Однако в Дельте имела место и другая бункеровка, нелегальная – не оглушительным водопадом, а тысячей тонюсеньких ручейков, москитные бригады вгрызались в трубопровод, отсасывали нефть, наполняли бочки, от ржавчины чешуйчатые, наполняли канистры, пластмассовые контейнеры, даже пустые жестянки из-под пальмового масла.

Множество моторок разбегались по ручьям и речкам Дельты, контрабандой возили неучтенный сырец на баржи, а те, в свою очередь, – на неучтенные танкеры, поджидавшие в море.

Стая москитов свалит и буйвола, сведет зверя с ума, загонит в трясину, утопит. И капе́ль этих утечек, нефти, которую сосут из вен, доводила нефтяные компании до умопомешательства.

Дельта Нигера слишком огромна, слишком дика и беззаконна – никакой организации не прекратить утечки в одиночку.

– Неблагодарные граждане сосут из Нигерии кровь, – заявил президент. Двести тысяч баррелей сырца в неделю – такие назывались цифры.

– То есть нефтяникам остается всего-навсего миллион баррелей! – отвечали на это.

– Натуральное воровство! – вопил священник с кафедры.

– Это они воры, а не мы!

– Своровать у вора – все одно воровство!

– А наши леса? Их же под корень вырубают!

Нефтяные компании передавали свои концессии лесорубам, чтоб те расчистили землю, а лесорубы вырубали леса твердых пород под корень и увозили драгоценную древесину в Европу и Америку.

– А там из красного дерева стульчаки делают! – заорал кто-то. – Чтоб ойибо прям через нас срали!

– И все равно воровство! – выкрикнул священник. – Господь велит – не укради!

– Не воровство, а за ними должок!

Но это было воровство.

И должок.