6 жертва

«Проходимец, – лихорадочно размышлял следователь, пытаясь придумать, как сохранить лицо, – от такого ничего не получишь». Наконец, проведя рукой по краю стола, он переменил как бы невзначай свой тон на более дружелюбный и обратился к нему с вопросом:

– Знаете, что это за стол? – и не дожидаясь, сам же ответил, – За этим столом выносили приговор самому адмиралу Колчаку. Представляете?

– Если это тот самый стол, о котором Вы говорите, – снисходительно заметил Интриллигатор, – тогда Вы сидите за столом моего прадеда и допрашиваете его правнука. Вы мне не верите?

– ?

– А зря, мой прадед был чекистом.

– Правда?

– Его репрессировали в 37-м. Такова была благодарность советского правительства за все то, что он для них сделал, – предал верховного правителя России. Не поступи он так, может, вся история XX века была бы иной.

– Не слишком ли Вы самонадеянны?

– Во всяком случае в этой стране были бы совсем другие правители.

– ?

– За этим столом, – на слово «этим» он попытался сделать ударение, – мы сидели бы тогда по разные стороны.

– Ну, раз уж мне пришлось оказаться с этой стороны столь знаменитого стола раздора, – следователь снова промокнул свое лицо и потянулся за стаканам воды, но на полпути передумал и тяжело вздохнул, – Игорь Юрьевич, я должен извиниться и официально Вам сообщить, что Вы свободны. Можете идти, я Вас больше не задерживаю.

Вставая из-за стола и на прощанье пожимая влажную и холодную ладонь следователя, которую тот сунул ему в качестве примирительного жеста, он задавал сам себе вопрос, на который не мог найти ответа: «Как он сумел догадаться, что за всем этим стою я? А если бы я не успел позвонить кому следует, то что бы тогда со мной было? Как бы все обернулось?»

Самым обидным для Интриллигатора оказалось чувство собственной уязвимости перед этим человеком, который сумел его просчитать.

Он начал ездить на Байкал, проводя все время на пустынном берегу великого озера, словно желая приобщиться к его красоте и забыть все перипетии своей жизни, вернуть утраченное целомудрие давно угасшим чувствам. Но ничего, кроме собственного ничтожества перед величием двух стихий, неба и воды, не ощущал. Эта красота еще сильнее оттеняла его внутреннее бесплодие и ненависть ко всему чистому и безупречному по природе. Если бы он мог изгадить весь этот совершенный в своей красоте мир, который расстилался перед ним, он сделал бы это не раздумывая, не колеблясь ни секунды, лишь бы осквернить эту прозрачность без границ. Но это было выше его возможностей, выше даже его понимания собственного предназначения как чего-то из ряда вон выходящего. В своем воображении он часто представлял как левитирует и возносился в небо, паря над гладью вод и кувыркаясь в порывах ветра.

Боль от осознания собственного несовершенства часто заканчивалась обильными слезами, которые приносили лишь временное облегчение, словно напоминая ему, что не все человеческое в нем исчезло и продолжает бороться с тем чудовищем, что почти его сожрало. Узнав о смерти дагестанца в институте Сербского, он не удивился, но и не обрадовался. Несмотря на то, что все для него складывалось как нельзя удачно, мысль о том, что на свете все еще живет человек, который умнее, чем он, не давала ему покоя. Он жаждал его уничтожить, но не имел понятия, как это сделать.

«С таким лицом нельзя быть честным, – убеждал он себя, предполагая, что как и у него самого, у следователя наверняка есть внутренний изъян, делающий его в глазах Интриллигатора столь особенным; инстинкт закоренелого лжеца подсказывал, что он вовсе не тот, за кого себя выдает, что что-то там у него внутри есть такое, что еще себя всем покажет, – Если его разоблачить, то это будет самым громким скандалом за всю историю милиции».

Следователь также не забывал о его существовании, не оставляя попыток его допросить по вновь открывшимся после ареста дагестанца обстоятельствам в отношении нескольких нераскрытых убийств бывших деловых партнеров Интриллигатора: у него появилась свидетельница, утверждавшая, что дагестанец работал именно на него, о чем признавался ей неоднократно.

Ему даже пришлось нанять адвоката, чтобы он отстаивал его интересы в прокуратуре. Через адвоката же он узнал имя свидетельницы. Устранить ее не представляло труда: он просто заплатил и она исчезла – уехала в Европу и не вернулась, оставив письменное признание, что оговорила Интриллигатора из личной неприязни.

Пока он всячески хлопотал, отстаивая свое конституционное право на неприкосновенность перед Законом, следователь впал в немилость и был уволен, все подозрения с Интриллигатора сняли, а красные пиджаки в сочетании с тренировочными штанами и золотыми цепями неожиданно вышли из моды. Настало время скучных прагматиков: романтизм гопников бесследно исчез.