А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

Страх высоты, или акрофобия, – так звучит психиатрический термин – в разных культурах имеет разное выражение. Распространенность ее среди населения, то есть число тех, кто хотя бы раз в жизни сталкивался со страхом высоты, варьируется от 0,9 процента в Ираке до 7,1 процента в Колумбии. Чаще всего проблема присутствует в странах с высоким уровнем дохода[144].

Статистики по ирокезам у нас нет, но все равно очевидно, что количество боящихся высоты людей в разных странах разное. Означает ли это, что представители определенных народов действительно смогут балансировать на переброшенной высоко над землей доске с той же легкостью, как если бы она лежала на земле?

Если это так, то бесстрашие – результат привычки. Никто не рождается бесстрашным. Многие ирокезы проходят эту адаптацию вынужденно, чтобы иметь возможность зарабатывать. Высокий процент ирокезов среди нью-йоркских строителей – явление не более загадочное, чем вообще передача профессии и обычаев из поколения в поколение. В этом смысле культура способствует возникновению стереотипов, которые складываются у работодателей о представителях той или иной народности.

«Многие думают, что ирокезы не боятся высоты, – говорит один из рабочих. – Это не так. Мы боимся не меньше любого другого человека. Разница лишь в том, что мы лучше умеем справляться со своим страхом»[145].

Вечный бубнеж в голове, просчитывание рисков, попытки прийти к равновесию, предостережения – это не обязательно то, что отличает Гёделя, который отказывается принимать пищу, от строителя, который спит, сидя на стальной балке. Их отличает друг от друга то, насколько внимательно они прислушиваются к своей тревожности.

Если взглянуть на другие проблемы, связанные с а вдруг, то благодаря психиатрическим диагнозам можно предположить, что между разными обществами имеется существенная разница. Процент людей, переживания которых соответствуют критериям генерализованного тревожного расстройства, согласно данным ВОЗ, может варьироваться от 0,1 процента в Нигерии до 8 процентов в Австралии. Для панического расстройства цифры колеблются от 2 процентов в Китае до 27 процентов в Новой Зеландии. А разница, которая существует для таких диагнозов, как социальная тревожность (бывшая социофобия) и клаустрофобия, просто огромна[146].

Но от чего бы ни зависели эти различия, они показывают: разница в наших а вдруг существует не только на уровне индивидов. Разница существует и на уровне групп.

Способность мыслить помогает нам понять мир, но она же может и заслонять от нас понимание мира. В 1950–1960-х годах в Европе и Америке стал популярен дзен-буддизм, который принес с собой необычную для этой религии критику общества, того, насколько современный человек погружен в мысли. В то время проблему начали описывать не столько как экзистенциальную, сколько как социальную.

«Все так называемые цивилизованные люди все сильнее впадают в безумие, разрушают самих себя, потому как думая слишком много, они потеряли связь с реальностью», – говорил, например, британский духовный философ Алан Уотс, которому суждено было сыграть большую роль в популяризации идей дзен-буддизма в западном обществе[147].

«Образы, которые возникают из мысли, разрушают человеческие отношения, – подтверждал его учитель Джидду Кришнамурти, который, отторгая концептуальное мышление, не причислял себя и к буддистам. – Центральная проблема нашего существования – это мысль, сам механизм мышления, и я хотел бы разобраться в его устройстве, так как наша восточная и западная цивилизации основываются на мысли»[148].

«Мы должны понять, что главная цель современной цивилизации – это дегуманизация человечества любым мыслимым способом, – говорил Дайсэцу Тэйтаро Судзуки, один из первых гуру дзен-буддизма в США. – Мы очень скоро превратимся в роботов и статуи без человеческой души»[149].

В буддистской литературе того времени содержится анализ того, в чем выражается дегуманизация на уровне индивида. Буддистские критики, однако, не слишком задавались вопросом, что же в современной цивилизации толкает нас к нашему нашпигованному мыслями существованию. Они предпочитали рассматривать цивилизацию как свершившийся факт, и потому считали особождение человека делом глубоко личным.

В следующих главах я прослежу, как с ходом истории мы все глубже погружались в размышления. Отправная точка – начало времен.

Часть вторая

Реки истории

Горизонты планирования

Элиза считает, что большинство водителей, попавших в автокатастрофы, когда у них в машине не было пассажиров, являются скрытыми самоубийцами.

– Почему? – спрашиваю я.

– Знаю, звучит цинично. – Элиза не отводит взгляда. – Просто логика, и все. Погибнуть в автокатастрофе – это ужасно, но не так плохо, как самому наложить на себя руки.

Я уже готов поинтересоваться, не читала ли она какого-нибудь исследования на эту тему, но понимаю, что это не социологическое предположение, а исповедь. Элиза говорит о собственном опыте.