А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы – ею

Ощущение Анны, будто ее оценивают, вписывается в эту реальность. Эти чувства не что-то надуманное; Анна разделяет их с миллионами людей, оказавшихся в ее положении. Не случайно, что у людей, принадлежащих к пятой части самых бедных, риск столкнуться с психическими расстройствами втрое выше, чем у пятой части самых богатых людей. Также и у людей, имеющих постоянный доход благодаря своему имуществу, риск появления тревожного расстройства в десять раз ниже, чем у тех, у кого такого дохода нет[234].

Речь не только о проблемах с деньгами, свойственных бедности. Не менее важно, кем мы себя видим по сравнению с другими – счастливчиками или неудачниками. У какого-нибудь государственного служащего, который поднялся по служебной лестнице хоть на одну ступеньку, статистически значительно снижается риск депрессии, при том, что зарплата у него почти не меняется[235]

.

Статус – значимость, приписываемая индивиду, – может на определенном уровне показаться чем-то чисто символическим. Тем не менее, статус имеет прямое отношение к тому, как мы воспринимаем самих себя, так же, как хрупкие костыли нашего «я», которые то поддерживают, то обрушивают наше самомнение в зависимости от капризов судьбы. Как бы высоко ты ни поднялся, избавиться от страха упасть удается очень немногим. В обществе, где царит неравенство, тревога не покидает даже самых богатых. Проведенные в разных странах исследования даже показали, что десятая часть самых богатых людей в странах, где неравенство проявляется отчетливее всего, тревожатся больше, чем десятая часть самых бедных жителей стран с максимальной степенью равенства[236].

Эта тревога – подобно комплексу неполноценности, мании величия, презрению к себе – не универсальна. Она требует систематического разделения на победителей и проигравших, общей уверенности в том, что жить надо только так, чтобы другие тебе завидовали.

Отмена ремесла

Так как экономическая неопределенность нарастает, причем одновременно ползет вверх уровень безработицы, найм становится все более ограниченным по времени, появляется все больше проектной работы без правового регулирования, многие пришли к выводу, что рост уровня беспокойства обусловлен условиями труда. Конечно, примеры такой взаимосвязи есть. Но в общем и целом мы имеем дело с парадоксом: с одной стороны, в неопределенности нас держит экономика; с другой – трудовая жизнь придает нам ощущение уверенности

.

С экономической точки зрения большинство из нас живет в состоянии неуверенности. Нас в любой момент могут уволить, и мы превратимся в безработных. А вот когда мы идем на работу, большинство из нас не сомневается, как будет выглядеть наш день. Нагрузка может быть высокой, иногда настолько, что мы не справляемся со всеми делами, но все-таки мы изначально знаем, чем будем заниматься. Нам не обязательно – мы и не должны – задаваться вопросом, почему мы занимаемся именно этим. Если наше дело – следовать правилам, то за результат отвечает кто-то другой. В этом смысле работа дает нам чувство уверенности.

Неуверенность сопряжена

с работой, но в то же время работа сама по себе – это способ справиться с неуверенностью. Общество еще в школе вбивает нам в голову: мирись со скучной жизнью по расписанию; только так ты сможешь смягчить тревогу по поводу своего финансового положения и статуса.

Здесь мы видим несколько параллельных путей развития. Отчасти, в исторической перспективе, работа занимала все больше времени, при том, что в XX веке одним из немногих антитрендов было сокращение рабочего времени, закрепленное на законодательном уровне. Поначалу земледельцы работали около четырех часов в день; потом временна́я нагрузка в сельском хозяйстве постепенно возрастала и в наши дни увеличилась более чем вдвое, особенно если учитывать время, потраченное на домашнее хозяйство и потребление (что логично, так как антропологические исследования, в которых рассматривалось рабочее время у доисторических сообществ, не делают различия между тем и другим). У древних римлян и греков «отпуска» длились дольше, чем сейчас у нас, а в средневековом обществе человек работал уже восемь часов в день, но так как его деятельность была связана с годовым циклом, рабочих дней выходило меньше, примерно от 120 до 150 за год[237].