Афанасий Фет

Всё это «изящество», конечно, никакого отношения к подлинному духу антологической лирики не имеет: одна «ножка» богини Дианы уже выдаёт полное отсутствие не только вкуса, но и минимального понимания античного мира. Великолепный Козьма Прутков в 1854 году будет пародировать устойчивые штампы этого жанра в сценке «Спор древних греческих философов об изящном»: «Сцена представляет восхитительное местоположение в окрестностях Древних Афин, украшенное всеми изумительными дарами древней благодатной греческой природы, то есть: анемонами, змеями, ползающими по цистернам; медяницами, сосущими померанцы; акамфами, платановыми темнопрохладными намётами, раскидистыми пальмами, летающими щурами, зеленеющим мелисом и мастикой. Вдали виден Акрополь, поражающий гармонией своих линий»^{224}.

Пародия метила и в Фета: на долгое время они со Щербиной как будто превратились в своего рода двойников, соперников и соратников. Но для внимательных читателей разница была очевидна: антологические стихотворения Фета намного ближе к сути поэзии такого рода, которая вовсе не в нагромождении «изящных» деталей и древнегреческой экзотике (в стихотворении «Уснуло озеро; безмолвен чёрный лес…» у Фета появляется уж совсем не греческая русалка), но в переживании бесконечной удалённости от греческого мира с его совершенством и красотой. Подлинный герой антологической поэзии, конечно, не «актёр», легко поселяющийся среди картонных акрополей и платанов, а современный человек, ощущающий гибель античного мира как невосполнимую утрату. Именно поэтому Фет наиболее близок к Щербине в самом слабом стихотворении раздела — по какому-то недосмотру перекочевавшей из «Лирического Пантеона» «Застольной песне», чей лирический герой и его чувства не имеют никакого отношения к Греции: это байронический тип, разочарованный в жизни и ищущий забвения в вине:

Красавица с коварною душою!Ты, божеством забытый, пышный храм,

И вы, друзья с притворною слезою,И вы, враги с презренной клеветою, —

Забвенье вам!

«Греческие» приметы вроде Граций, Вакха, Ипокрены звучат даже не как аллегории, а как перифразы, прямо заимствованные из лирики двадцатых годов — Пушкина, Батюшкова, Языкова, Дениса Давыдова. Намного лучше получается тогда, когда Фет стремится проникнуть в сознание древнего грека более осторожно и «поверхностно», не пытаясь ни как-то индивидуализировать характер персонажа, ни приписать ему чувства и мысли человека XIX столетия, а воспроизводит стереотипы, связанные с отношением к миру, свойственным Античности: гедонизм, культ праздности и наслаждения. Таковы стихотворения «Многим богам в тишине я фимиам воскуряю…», «Питомец радости, покорный наслажденью…», «Когда петух…», «Подражание XVI идиллии Биона».

Ещё ближе к подлинной антологии и одновременно к собственному поэтическому миру Фета стихотворения, рисующие картину или сценку из жизни Древней Греции, в которых обозначен (обычно через обращение, короткое восклицание), но не конкретизирован её зритель, эмоционально вовлечённый в происходящее или изображаемое. Он может быть и античным греком, и современным человеком, настолько погруженным в воображаемое созерцание древнего мира, что он оживает в его воображении. Так строятся стихотворения «Водопад» («Смотри, как быстро / Несётся ветка…»), «Кусок мрамора» («Тщетно блуждает мой взор, измеряя твой начатый мрамор…»), «С корзиной, полною цветов, на голове…» («Но и под тению увидишь ты как раз / Приметы южного созданья без ошибки…»), «К юноше» («Друзья, как он хорош за чашею вина…»), «Уснуло озеро; безмолвен чёрный лес…» («Каждый звук и шорох слышу я…»). Этот двоящийся образ автора-созерцателя заставляет раздваиваться и изображение — это одновременно и античный мир, и мечта о нём. Прямая противоположность — полное устранение лирического героя, чистая «картина», в которой автор стремится воспроизвести присущее грекам чувство абсолютной гармонии. Так, в «Вакханке» изображена находящаяся в экстазе жрица бога Диониса, а в стихотворении «Влажное ложе покинувши, Феб златокудрый направил…» — трагическая смерть юноши, предположительно мифологического героя Фаэтона. Оба стихотворения строятся на соединении движения и покоя: экстаз вакханки выражен через её неподвижность, мёртвый юноша увиден в движении Феба. Обе картины могут быть восприняты одновременно и как реальные, и как описания скульптуры.

Высшие достижения в этом жанре у Фета связаны с теми стихотворениями, где об античном прошлом прямо говорится как о невозвратимом мире, единственное место которого — в оставшихся от него «обломках» и воображении художника. В стихотворении «Греция», также перекочевавшем из «Лирического Пантеона», с которого будет начинаться раздел антологических стихов во всех последующих изданиях, лирический герой — современный человек, испытывающий грусть, созерцая «оставленный» храм в окружении пейзажа, частью и продолжением которого он являлся: