Афанасий Фет

Рутину курортной жизни прервала неожиданная встреча с сестрой Надей, которая в это время, пишет Фет в мемуарах, «получивши по разделу наше родовое гнездо Новосёлки, отдала его в управление зятю А. Н. Ш[еншин]у, а сама, по случаю сильно пошатнувшегося здоровья, отправилась со старою девицей, Софьей Сергеевной Нязевой, за границу, где проживала уже второй год, преимущественно в Неаполе»^{287}. Внезапно она загорелась желанием увидеться со старшим братом и вместе с компаньонкой приехала в Карлсбад. Причина быстро выяснилась — Надя была влюблена в некоего русского богача по фамилии Эркель («Он такой обворожительный Фауст, что даже я, старуха, не в силах ему противоречить»

^{288}, — отзывалась о нём компаньонка) и пользовалась взаимностью, уже получила официальное предложение руки и сердца и успела ответить согласием. Поразившись, что об этом «Фаусте» обе женщины толком не знают, Фет навёл о нём справки — тот оказался «разорённым искателем приключений», который «не только женат, но не раз уже вступал в брак с неопытными девушками и затем бросал их на произвол судьбы»^{289}

. В откровенном разговоре с сестрой выяснилось, что ей об этом известно, но это не мешает её любви и счастью:

«— Я не хочу верить всем низостям, которые толпа с таким восторгом распространяет про людей избранных. Что же касается до меня, моя будущность обеспечена: хоть день да мой!

— На это, друг мой, — отвечал я полушёпотом и наклонив голову, — никакого возражения быть не может»^{290}.

На следующий день сестра отправилась через Париж в Остенде, где собиралась провести четыре недели на морских купаниях. Фет, завершив курс лечения в Карлсбаде, продолжил блуждания по Германии.

Впрочем, теперь они подходили к концу. В тесном дилижансе он за день добрался до Гофа, где пересел на поезд и через Баварию приехал во Франкфурт-на-Майне, который его разочаровал, несмотря на живописный вид на реку, необычайно проворных кельнеров и поразившие воображение своей длиной туннели, по которым поезд иногда двигался целых три минуты. Во Франкфурте Фет уже бывал, а потому задерживаться не стал. Посетив ещё Дармштадт (подробностей он не сообщил), по случаю заехав в соседний славный своим университетом Гейдельберг, он прибыл в Страсбург — город интернациональный, в котором кончалась Германия и начиналась Франция: «Дома немецкие, большая часть населения говорит дурным немецким языком, хотя все понимают по-французски…» Здесь его ждало ещё одно сильное эстетическое впечатление, подтверждающее их с Дружининым взгляды, — Страсбургский собор: «Это не наши современные здания, в которых холодные камни сплочены с целию укрывать человека в ничего не говорящих клетках от непогоды. Тут, слава Богу, нет внешней цели или, по крайней мере, она вся принесена в жертву идеалу. Этот камень, светло и легко вознесённый верою из праха, — это возвышенная, страстная песнь мистического хора, окаменевшая под небом. Взглянув на сквозящую башню, на тонкие, воздушные колонны, её облегшие, не веришь глазам. Кажется, от малейшего дуновения всё рухнет, — а между тем всё это вечно»^{291}.

В общем, Германия Фету не просто понравилась — он во многом увидел в ней доведение до высшего воплощения того идеала общественной жизни и отношений человека к природе и окружающему миру в целом, который недавно высоко оценил в Эстляндии. Фет замечал и комические стороны немецкого характера и с удовольствием подшучивал над ними: «Перед вами современный немецкий идеал, когда немец, с сияющим лицом, объявляет, что в их курфиршестве три туннеля, что Геббель вышел двадцатым изданием или что затевается процессия, в которой все цехи будут на повозках отправлять свои занятия, то есть портные шить, сапожники тачать, типографщики печатать и т. д.». Но одновременно этот идеал, выраженный в гётевской поэме «Герман и Доротея», вызывал у него огромную симпатию: «Более или менее гористые части Германии, покрытые виноградниками, пересечённые каменными заборами, калитками у спусков по каменным плитам, с населением, носящим бессознательно и сознательно во глубине души идеал домовитости (Hauslichkeit) и дышащим, чем ниже слой общества, более и более той непосредственной идиллией, которая составляет основу германского характера»^{292}. Навсегда полюбив этот идеал, Фет отправился в Париж — знакомиться с французской жизнью.