Афанасий Фет

После завершения отпуска Фету пришлось вернуться в полк и проделать в его составе поход на зимние квартиры. По его собственному утверждению, в это время особенно сильно стали давать о себе знать проблемы с дыханием и желудком. Дерптский доктор Эрдман определил у пациента общее расстройство дыхательных путей и настоятельно рекомендовал лечение весной в Карлсбаде. Фет начал хлопоты о длительном отпуске, для завершения которых ему пришлось в начале июня 1856 года больше трёх недель прожить в Петербурге, ожидая резолюции начальства. В столице Фет не застал никого из литературных знакомых, кроме Некрасова, который, проводя большую часть времени на даче в Ораниенбауме, предложил Фету остановиться у него. Пустое ожидание начальственного решения было рассеяно только неожиданной просьбой Некрасова одолжить ему тысячу рублей для карточной игры. Утром Некрасов деньги вернул — очевидно, был в выигрыше, — но нервы потрепал. Собиравшийся в долгое путешествие Фет был чрезвычайно недоволен тем, что поддался некрасовскому безрассудству. Наконец начальство одобрило отпуск на целых 11 месяцев, и можно было отправляться.

Карлсбад, весьма фешенебельный, можно сказать королевский, курорт с лечебными водами ни в коем случае не был единственной целью путешествия. Первая заграничная поездка Фета на деньги, выданные Шеншиным, была короткой и «деловой». Теперь же он имел собственные средства и мог позволить себе путешествие с «личной» целью — полечиться и посмотреть Европу. Заодно нужно было разузнать, не оставил ли чего в наследство скончавшийся 10 января 1856 года немецкий дядя Эрнст Беккер.

Фет отправился из Кронштадта 23 июня 1856 года на большом почтовом пароходе «Прусский орёл». Через трое суток он высадился в Свинемюнде, откуда на пароходе по Одеру добрался до Штеттина. Переночевав в гостинице в этом, по его впечатлению, типично-заурядном европейском городе, Фет направился на поезде в Берлин. По дороге от Свинемюнде до Берлина он замечал не столько природу, сколько то, как немцы её используют, строя на практических и рациональных началах своё прочное благополучие. В частности, наблюдая, как машины непрерывно расчищают русло Одера, при этом добываемый ими ил «не идёт даром» — «окрестные поселяне с радостью накладывают его, в виде плотины, вдоль плоских берегов, и мало-помалу образуется защита от наводнения и в то же время полоса самой плодородной почвы», Фет констатировал: «…Не может не поразить эта жизнь, которой, как в хорошо устроенном корабле, не пропадает даром малейший закоулок. Тут воспользовались всем. Наука, труд, капитал, опыт, искусство сосредоточили свои силы к достижению возможного порядка и благосостояния»^{281}

.

После быстрого путешествия в удобном вагоне остановившись в берлинской гостинице, Фет легко вошёл в роль любопытного туриста — принялся осматривать модные, вызвавшие наибольший шум в прессе «архитектурные» новинки, в первую очередь открытый совсем недавно конный монумент Фридриха Великого работы Кристиана Даниэля Рауха на знаменитой улице Унтер-ден-Линден. Памятник показался ему «истинно прекрасным», но неудачно размещённым: «Спрашивается: откуда её (статую. — М. М.) смотреть?»

^{282}

Не мог он пройти и мимо творения Фридриха Августа Штюлера — Нового музея, строительство которого завершилось в 1855 году. Всюду были видны следы только что оконченных или ещё идущих работ. Архитектура здания («чисто-греческая») и замысел представить на экспозиции как бы саму историю скульптуры понравились, роспись же (тоже ещё не завершённая), выполненная модным художником Вильгельмом фон Каульбахом на античные и библейские сюжеты, вызвала противоречивые чувства. С одной стороны, Фет не раз называл его гениальным, с другой — считал его творения слишком «дидактичными», насыщенными символами, как бы заслоняющими непосредственную «правду» изображении. В путевых очерках, написанных по горячим следам пребывания в Берлине, Фет, воспользовавшись этим поводом, едва ли не впервые публично выступил против дидактизма и умствования, «идейности» искусства (конечно, это было выступление против Чернышевского и в поддержку Дружинина, хотя ни одно имя не было названо и о русском искусстве не упоминалось): «Главный недостаток его (Каульбаха. — М. М.)

произведений принадлежит не ему, а веку. Этот недостаток — символичность, дидактизм. Не говоря о театральности некоторых фигур, например, первосвященника в „Разрушении Иерусалима“, не могу не сказать, что картины Каульбаха не видения художника, перенесённые на стену, а диссертация на степень доктора философии, написанная кистью»^{283}. «Дидактизм и преднамеренность сильно вредят современному искусству», — резюмировал Фет.