Агнесса из Сорренто

Душа христианина, устыдись!Воспомни чистоту свою былую!Взор устреми к Престолу Божью, ввысь,У коего стою я одесную.

Усовестись, душа, слезами смойГрехи, что запятнали облик твой.Отринь порок, прильни к груди моей, —И содрогнутся легионы ада,И над юдолью воспаришь скорбей,

И чудной удостоишься награды.Пред тем, кто в муках вновь обрел Христа,Да отворятся райские врата!Я для тебя страдание познал,

Не убоялся гибели и зла.Теперь я сам к тебе, душа, воззвал,Чтоб робость ты и боль превозмогла.И с именем Христовым на устахТы сможешь все, поборешь смерть и страх.

Пока Агнесса напевала, дверь внешней комнаты тихо отворилась и вошел Агостино Сарелли. Он только что вернулся из Флоренции, скача денно и нощно без отдыха, ибо торопился встретиться с той, кого ожидал найти в стенах своей крепости.

Он перешагнул порог столь бесшумно, что Агнесса не расслышала его приближения и, пока он внимал ей, продолжала петь. Он возвратился, горя негодованием против папы и всей верховной власти Рима, однако после беседы с отцом Антонио и сцен, свидетелем которых он стал в монастыре Сан-Марко, терзавшее его слепое чувство личной обиды превратилось в ясное осознание их неправедности и необходимости борьбы с ними. Он обнаружил, что его более не сдерживают религиозные воспоминания детства и отрочества, прежде умолявшие его остановиться, ибо теперь он обрел наставника, в личности и характере которого воплотились взгляды тех первых апостолов и святых епископов, что некогда окормляли паству Господню в Италии. Из уст его Агостино слышал бесстрашные слова: «Если Рим ненавидит и гонит меня, то знай же, что он на самом деле хулит Христа и отрекается от Бога: не сомневайся, что Бог одержит победу», – и стал на сторону его со всем воодушевлением патриота и рыцаря. По мнению Агостино, величайшую христианскую святыню захватил разбойник, который стал править именем Христовым лишь для того, чтобы обесчестить это имя, и он чувствовал, что обязан бороться с ним, и готов был поклясться в этом своим мечом, своей жизнью, своей рыцарской честью. В Милане он убеждал своего дядю пробудить в душе французского короля сочувствие к судьбе Савонаролы, но тот, с изворотливостью и хитроумием дипломата, считавшимися тогда неотъемлемой и главной составляющей государственного мышления, лишь притворялся, что разделяет его взгляды. В действительности он дал согласие вмешаться лишь для вида и намеревался тем самым только избавить своего племянника от опасностей, которым тот подвергался в Италии, распространить на него свое воздействие, вовлечь в свою орбиту и взять его под крыло при французском дворе. Однако лукавый и коварный дипломат расстался с Агостино Сарелли, внушив ему, что употребит все свое влияние при дворе короля французского и императора германского, дабы способствовать скорейшему разрешению нынешнего религиозного кризиса в Италии.

Агостино решил, что пришло время развеять чары, опутывавшие Агнессу, и показать ей истинное лицо тех, кого она привыкла безоговорочно чтить в своей простодушной, детской невинности, невольно предаваясь самообману. Весь день на обратном пути из Флоренции он гнал коня, торопясь встретиться с нею, поведать ей свои мысли и чувства, предъявить на нее свои права и вознести ее в ту область света и свободы, куда вступил он сам. Он не сомневался, что с легкостью сумеет открыть ей глаза, лишь только поговорит с нею свободно, не опасаясь, что его прервут. Он полагал, что душа ее слишком добра и чиста, чтобы и далее пребывать в оковах рабского неведения. Когда она умолкла, он тихо позвал ее из внешнего покоя: «Агнесса!»

Он произнес ее имя едва слышно, однако она тотчас содрогнулась и затрепетала, словно внемля трубам Страшного суда. Все поплыло у нее перед глазами, взор на миг застлала тьма, но усилием воли, мысленно произнеся молитву, она укрепилась духом и подошла к нему.