Академик Г.А. Николаев. Среди людей живущий

Григорьянц умолкает. Некоторое время он думает о чем-то, явно взволнованный, потом продолжает:

— Евгений Павлович Велихов звал меня своим замом по науке в Шатуру, где выстроили крупный лазерный центр. С кем мне посоветоваться? Конечно, с Георгием Александровичем.

— Поступайте, как считаете нужным, — ответил он. — Для меня вы останетесь талантливым ученым, дорогим учеником. Но имейте в виду: пока вы человек внешний, для Велихова вы желанны, а когда перейдете к нему в штат, ваше положение изменится... Поработайте-ка с ним пару лет по совместительству.

Так я и сделал. И действительно, со временем все вошло в свою колею.

— Мы с Георгием Александровичем часто ездили в Ленинград, — продолжает Григорьянц, — исследовать причины разрушения подводных и надводных судов. Однажды он предложил мне выехать в субботу вечером, чтобы побродить в воскресенье по «Детскому Селу», как он выразился. Я вызвался позвонить директору ЦНИИ «Прометей», чтобы тот заказал гостиницу, прислал машину на вокзал...

— Не, не, не, никакой машины, Александр Григорьевич! А гостиницу мы с вами и так достанем.

Приезжаем утром в Ленинград, идем в одну гостиницу, другую — мест нет.

— Знаете что, поедемте-ка в Царское Село, а вечером поселимся...

Целый день мы бродили по царскосельским аллеям, приезжаем в гостиницу — мест нет. Я хотел объявить, что со мной — Герой Труда, академик, но Георгий Александрович категорически был против и меня оборвал.

Наконец согласился на то, чтобы я предъявил наши командировочные удостоверения. Нас поселили. А наутро я объяснялся с директором ЦНИИ «Прометей», будущим академиком Горыниным. Он очень обиделся, что его не предупредили о приезде высокого гостя.

Однажды вечером Георгий Александрович пригласил меня в одну ленинградскую семью. Нас встретили муж, жена, дочь — традиционная русская интеллигентная семья... Дочь только что окончила институт. Жена, давняя знакомая Георгия Александровича, была потомком Суворова. Ее мама и Евгения Владимировна в двадцатые годы летом с детьми ездили на Кавказ, в Сочи... Николаев стал вспоминать, растрогался...

Вернувшись в гостиницу, Георгий Александрович сказал о том, как умирал его учитель гимназии, всеобщий любимец.

— Мне кажется, Александр Григорьевич, что сознание не пропадает, остается бессмертным. Не в том смысле, что мы помним о человеке, а в прямом — сознание умершего человека живет где-то в бесконечности...

— У меня было много бесед с Георгием Александровичем на религиозные, мистические темы, — продолжает Григорьянц. — Его чрезвычайно занимало все, что выходит за рамки обычных представлений. Как-то он передал мне материалы об НЛО, стал говорить о том, как это интересно.

Я несколько раз присутствовал на семинарах «НОМО» («Человек»), где мои коллеги занимались изучением сверхвозможностей человека.

Георгий Александрович постоянно задавался вопросами, что же такое душа, дух, плоть, каковы их отношения. Десятки раз он заговаривал о том, почему на девятый и сороковой день проводят поминки, почему девятый день отличается самой высокой биологической активностью тела умершего.

Были и темы, которых Георгий Александрович редко касался. Должен присутствовать момент доверительности. Семья — для него святое. В минуты душевной близости Георгий Александрович рассказывал о детских впечатлениях или о том, как в тридцатые годы они с мамой жили в «Черном доме»:

— Почти каждое утро, в пять или шесть часов, во двор въезжала машина госбезопасности. Громко хлопали четыре двери — гэбисты выскакивали из машины и шли в подъезд. Мы с мамой сидели в коридоре и ждали. У ног мамы лежал рюкзачок с теплыми вещами... Стучат сапоги... Где остановятся они сегодня?

— ...О Георгии Александровиче надо писать, — продолжает Григорьянц, — надо говорить, чтобы следующие поколения стали хоть чуть-чуть похожи на этого великого человека.

Я встречался со многими учеными — Б.Е. Патоном, Е.П. Велиховым, А.И. Целиковым и другими крупными исследователями. Но все они по своим личным качествам уступали Георгию Александровичу. Все лучшие качества характера были присущи ему.

Однажды садимся в поезд, Георгий Александрович снимает пиджак. На нем сморщенная, поблеклая, видавшая виды белая рубашка.

— Приезжаем в Ленинград и идем в магазин покупать вам новую рубашку, — говорю я.

— Чем вам не нравится моя рубашка, Александр Григорьевич? Есть на ней хоть одна дырка?

— Да посмотрите, у нее и ворот стерся.

— А я подтяну галстук — и не видно...

Гляжу, на коленях тоненький портфельчик.

— Георгий Александрович, а где же плащ, помните, я просил, чтобы вы не забыли?

Он открывает портфельчик и с гордостью показывает свернутую в трубку болонью:

— У меня такой замечательный плащ, вы не представляете, какой он удобный.

— Такие уже не носят, они не модные...

— Голубчик, да причем здесь мода, если это удобно? Вот вы свой плащ сверните и засуньте в портфель — не получится...

Григорьянц вздыхает.

— Все великое построено из простых, иногда житейских мелочей. И когда они нанизываются одна на другую, проступает великий человек, со своими слабостями и силой.