Академик Г.А. Николаев. Среди людей живущий

Хотели мы, правда, к этой формулировке добавить некоторую политику, что инженеры не только могут быть конструкторами и прочее, но, к примеру, идейно преданы партии. Но наши историки сказали: эти слова уберите, они здесь ни при чем. И мы не стали политизировать формулировку. И правильно сделали. Я постоянно сообщал Георгию Александровичу, как у нас идут дела, и согласовал с ним формулировку об инженере широкого профиля.

Определившись с тем, кого готовим, мы составили типовой учебный план. Был строго определен состав предметов, и для каждого предмета были определены часы как на обязательную работу (лекции, семинары), так и на самостоятельную подготовку. Не всем это нравилось.

У меня состоялся неприятный разговор с представителем кафедры истории партии. Наши историки заставляли студентов самостоятельно читать большое количество первоисточников. Они задавали столько, что это невозможно было проработать за три часа, отведенные на самоподготовку. Студенту нужно было тратить уйму времени для того, чтобы ответить на семинаре на вопросы о том, что написал Ленин в такой-то работе или что было сказано на таком-то съезде.

Учебно-методическое управление поручило исполнителям НИР определить, сколько примерно времени среднестатистический студент затрачивает на конспектирование одной страницы первоисточника. После этого было легко подсчитать, какое количество страниц кафедра истории партии может задавать в рамках трех часов, отведенных на самоподготовку. И не более! А упомянутый представитель, вроде бы смехом, сказал: «Мы на вас, Евгений Иванович, в ЦК партии пожалуемся». А я говорю: «Да жалуйтесь хоть Господу Иисусу Христу...»

Так мы определили и содержание лабораторных работ, да и всего учебного процесса. Отчисления, например, на втором курсе сократились процентов на 10-20 как минимум! То есть тот, кто раньше был между двойками и тройками, теперь стал троечником, продолжил учиться...

Ректор очень положительно оценил эту деятельность.

О конфликтных ситуациях

Мы с ректором часто вели разговоры о смене заведующих кафедрами. Причины всегда были одни: возраст и состояние здоровья. И сегодня у нас, я думаю, это один из главных вопросов. Руководитель должен не досиживать срок, а вовремя освобождать эту серьезную и важную должность.

Николаев был деликатным человеком и не любил конфликтных ситуаций. От разговоров с заведующими кафедрами, когда нужно было их освободить, он уходил. (Но только, подчеркиваю, в этом случае!)

Мне как проректору по учебной работе приходилось самому беседовать с некоторыми завкафедрами и просить их перейти на должность профессора. Это были, к примеру, Христофор Артемьевич Арустамов (кафедра черчения и начертательной геометрии), Виктор Гаврилович Саксельцев (М8), Игорь Пантелеймонович Кунаев (М5), Николай Петрович Дубинин (общетехнологическая кафедра), Владимир Васильевич Добронравов (кафедра теоретической механики). Но, что самое трудное, я вынужден был говорить с моим научным руководителем, учителем и заведующим кафедрой М6 Алексеем Александровичем Толочковым!

Хотя мне непросто было каждый раз решаться на эти беседы «один на один», я довольно легко поговорил с Кунаевым, Саксельцевым, даже с Толочковым. С Дубининым тоже не было трудностей.

А с Арустамовым у меня тяжелый был разговор. Можно сказать, ужасный! У него был тяжелый инсульт. И вот приходит ко мне профессор кафедры черчения и начертательной геометрии (а кафедра огромная, человек 70) и говорит: мы готовы за него даже лекции читать. Пусть числится просто профессором.

Я пригласил Арустамова и говорю:

— Христофор Артемьевич, вам тяжело работать, лекции уже читать не можете, у вас был инсульт, травмирована правая рука...

А он встает и говорит:

— Нет, Евгений Иванович, смотрите, у меня рука работает!

И пытается ее поднять на уровень плеча.

Я ему:

— Ну и мелом вам тяжело писать, — и в таком духе.

А потом думаю — дай, нажму на последнюю педаль:

— Послушайте, но ведь за заведование вы получаете всего на пятьдесят рублей больше обычного профессора!

Я уж не стал ему говорить, что за него лекции будут читать. А он мне с жаром:

— Евгений Иванович, ради меня, ради моей семьи, я вас прошу!..

Ну, думаю, сейчас его второй инсульт хватит.

— Христофор Артемьевич, я высказал свою точку зрения, что вам тяжело. Ну, раз вы так считаете, что ж, работайте...

Ну что я ему еще скажу? Это же мой учитель! Я не могу, да и потом, он — вузовская легенда.

— Конечно, и в студенческой песне поется: «Арустамов заставит помучиться...»

Мы смеемся.

— А вскоре случилась беда. По окончании того учебного года, когда мы с ним разговаривали, он скончался. Это случилось летом, когда все преподаватели были в отпуске... Вот видишь: а если бы я настоял на своем? Чувствовал бы себя косвенно виновным в его смерти.