Алая река

Если район Сентер-Сити с его прямыми углами и идеальной симметрией доказывает, что планировкой занимались люди степенные и здравомыслящие, то в Кенсингтоне видишь, насколько сильно необходимость способна исказить первоначальные благие намерения. Там и сям разбросаны скверики самых неожиданных форм. Кроме ровной, как стрела, Франт-стрит и идеальной диагонали Аве, остальные кенсингтонские улицы забирают вкось, под тем или иным углом отклоняются от экватора, заданного улицами Вайн, Маркет и Саут, которые расположены в Сентер-Сити. Здешние улицы начинаются внезапно и обрываются без предупреждения; порой раздваиваются, а потом снова претерпевают слияние. Мэдисон не похожа на Ист-Мэдисон; Уэст-Саскуэханна почему-то бежит параллельно Ист-Камберленд. Едва ли не все недлинные улицы заняты под жилье. Дома ленточной застройки – кирпичные, с отштукатуренными фасадами – стоят плечом к плечу; лишь иногда в их сплоченных рядах наблюдаются пустыри – словно недостающие зубы. Отдельные кварталы – сравнительно опрятные: там если и попадется заколочос, то всего один, максимум – два. Другие кварталы словно повествуют о несчастьях, что постигли их обитателей. Здесь пустует каждый второй дом; по крайней мере, такое создается впечатление.

Немало в Кенсингтоне переулков, которые упираются в тесные аллейки, ведущие к задним дверям. С тыла дома неприветливы: каждый, кому открылась их изнанка, – враг. Автомобили здесь не ездят – просто не протискиваются.

В такую-то аллейку я и пытаюсь заглянуть, ища дом с тремя буквами «Б».

Если он и есть, с Мэдисон его не видно.

* * *

Ближе к двум часам останавливаюсь возле заведения Алонзо. Вхожу. Алонзо мигом смекает, что я не за кофе явилась, и кивает на подсобку – наверное, там спрятана моя одежда.

Благодарю его, иду в уборную. Переодеваюсь. Сохраняю максимум достоинства. Не очень-то получается в таком прикиде.

Молча прячу пакет с униформой в шкаф. Выхожу на улицу.

На сей раз у Алонзо остались и рация, и оружие. Под футболкой их все равно не утаить.

Бегу к улице Мэдисон. Бежать теплее, чем идти. Кошусь на часы. Ровно половина третьего.

Перед поворотом сбавляю скорость. Пытаюсь в заданных обстоятельствах выглядеть органично. Сама чувствую: не получается.

Вот он, дом, о котором говорил Трумен. Обшит белым сайдингом. И граффити тут же – три буквы «Б». Дом – в самом конце улицы; понятно, почему я не видела его с шоссе.

Заглядываю в окно. Ничего не разглядеть – слишком темно внутри. После недолгих колебаний стучусь в заднюю дверь. Вот что я скажу, что сделаю, если Док откроет?

Жду в бездействии. Снова стучусь. Никто не открывает.

Наконец отодвигаю фанерку и делаю шаг внутрь.

* * *

К вони, обычной для таких домов, примешивается дух зимней промозглости. Кажется, в доме холоднее, чем на улице. Неудивительно: в эти заколочос ни один солнечный луч не проникает. В холле – будто в морозильнике.

Делаю пару шагов, жду, пока глаза привыкнут к темноте. Пол предостерегающе скрипит; пожалуй, есть и прогнившие доски; не хватало наступить на такую, попасть в капкан…

Жаль, что я без форменного пояса. Достала бы фонарик. Придется заменить его мобильником.

Луч от горящего экранчика шарит по углам. Что я ищу? Что готова увидеть? Людей; человеческие тела, мертвые ли, живые ли. Их нет. Есть матрацы, есть тряпье, есть всякий хлам. Похоже, этот заколочос необитаем.

А ведь Трумен говорил, что Док бегал на второй этаж. Значит, должна быть лестница. Я ее не вижу.

Дюйм за дюймом продвигаюсь к парадному входу. Мобильник высвечивает парадную дверь, невысокий порог, спускающийся в холл. Лестница должна быть с другой стороны.

Глаза наконец адаптировались к темноте. Я ступаю гораздо увереннее. Вдруг соображаю: Док может вернуться с минуты на минуту. Скорее прочесать второй этаж – и прочь отсюда.

Взбегаю по лестнице, перепрыгиваю разом по несколько гнилых ступеней, левой рукой держусь за облезлые перила.

Буквально напарываюсь на взгляд огромных глаз.

Роняю телефон и тут же понимаю: лицо – мое собственное. Отражение в зеркале.

Вся дрожа, поднимаю телефон и одну за другой принимаюсь отворять двери. Сколько раз я так делала, когда искала сестру по притонам!

Ловлю себя на том, что принюхиваюсь: не пахнет ли распадом человеческого тела? Раз учуяв этот запах, вряд ли когда его забудешь. Зловоние, которым пропитан заколочос, слито из множества омерзительных оттенков – но, слава богу, среди них нет самого страшного, самого тошнотворного.

В коридор выходит пять дверей. Ванная комната – на месте ванны с унитазом две дыры в полу; кладовка; три спальни.

В первой спальне – старый диван и стопка журналов. На полу валяются использованные презервативы.