Алая река

Удивлена ли я? Ничуть. К этому и велось.

– Док мне: «Ну что, приглянулась какая-нибудь?» Я говорю: «Да, только сначала ширнуться надо. Приду попозже». Он дает мне номер телефона. «Звони, – говорит, – как будет нужда. Всегда к твоим услугам». И опять про свое гребаное медобразование напомнил.

Избегаю смотреть на Трумена.

– Мик. Ты как? В порядке?

Молча киваю. В груди разрастается ненависть.

– Как она выглядела, Трумен?

Лишь задав этот вопрос, соображаю: я говорила почти неслышно. Спрашиваю снова.

– В смысле, Мик?

– На фото. Как она выглядела?

Трумен играет желваками.

– Она была считай что… Раздетая, в общем. Очень тощая. Волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет. Мне показалось, что ее незадолго до этого били. Глаза были заплывшие. Хотя толком я не успел разглядеть.

«По крайней мере, жива, – крутится у меня в голове. – Наверное, жива».

– Это не всё, – говорит Трумен. – Когда я уже собрался уходить, подвалил какой-то тип – весь такой брутальный, в татуировках. Обрадовался – давно не видел приятеля. «А, – кричит, – Макклатчи! Как живешь, как можешь?»

– Макклатчи, – повторяю я.

– Именно.

– Коннор Макклатчи.

Перед глазами фото из «Фейсбука» с подписью «Коннор Док Фэмизол».

Трумен кивает. Поводит подбородком на центральную консоль, где лежит лэптоп.

– Можно, Мик?

– Конечно.

Будто старые времена вернулись: мы с Труменом напарники, он занят документацией, я веду машину.

Поскольку Трумен на больничном, его логин заблокирован. Диктую свой. Он входит в базу данных.

Стараюсь заглянуть в лэптоп, не выпуская руля. Создаю аварийные ситуации.

– Господи, Мик! Обоих нас угробишь! Сбавь хотя бы! – восклицает Трумен.

Но я не хочу сбавлять. По крайней мере, до тех пор, пока мы не выберемся из этого района, где светиться не следует не только мне, но и Трумену. Смотрю то вперед, то в зеркало заднего вида, почти готовая наткнуться на кого-нибудь из коллег. Или на сержанта Эйхерна.

– Читай вслух, Трумен.

Он читает сначала про себя. Наконец произносит:

– Вот он, голубчик. Макклатчи, Коннор. Дата рождения – третье марта тысяча девятьсот девяносто первого года. Место рождения – Филадельфия. Молодой, – добавляет Трумен, быстро взглянув на меня.

– Дальше.

Он присвистывает.

– Что? Не томи, Трумен!

– Не буду. Тут у нас целый букет. От вооруженного ограбления до бродяжничества и нелегального владения огнестрельным оружием. Был под арестом три… нет, четыре раза. Нет, пять раз.

Снова следует пауза.

– Что молчишь, Трумен?

– Похоже, вовлечен в торговлю живым товаром.

Значит, еще и сутенер. Кстати, для Кенсингтона это нехарактерно, здесь почти все женщины сами себе клиентов находят. Но нет правил без исключений.

– Сейчас отпущен на поруки, – добавляет Трумен. – Это может облегчить нам задачу.

– А может и не облегчить, – я хмыкаю.

Смотрю на приборную панель, на часы. Смена заканчивается. Пора спасать Томаса от миссис Мейхон. Или наоборот. И слишком долго я не отвечала на звонки диспетчера.

– Где твоя машина, Трумен?

Он дает координаты. Некоторое время едем молча.

Наконец я открываю рот:

– Как думаешь, она была в том доме?

Трумен отвечает не сразу.

– Трудно сказать. Вполне могла быть. На первом этаже я ее не видел. Но есть же и второй этаж. И там, я уверен, что-то происходило.

Киваю.

– Мики, ты, главное, глупостей не натвори.

– Не бойся, не натворю.

Звонит его мобильник. Трумен быстро взглядывает на экран, просит остановить – дальше он пройдет пешком.

– Да ведь холодно. Давай я тебя до самой машины довезу.

– Ничего. Здесь недалеко.

Похоже, ему не терпится от меня отделаться. Телефон так и трезвонит, а Трумен не отвечает. Только выскочив из машины, жмет на зеленую кнопку. Тут-то я и вспоминаю, что про встречу с Эйхерном ему не сказала. Если кто и может дать совет, так это Трумен. Но он уже говорит по телефону, удаляясь скорым шагом.

Смотрю ему вслед.

Интересно, что это за абонент такой засекреченный…

* * *

Наконец-то можно ехать домой.

Всю смену я волновалась: как там Томас?

Еще и пять не пробило, а уже темно. Подруливаю к дому. Ненавижу это время – сумерки года. Каждый проблеск солнца кажется бесценным. Стараешься упрятать его в память, как в кладовку, растянуть, как последние припасы, чтобы хватило на всю кромешную зиму.

Первое, что замечаю, – темные окна. Ни одно не светится. Под ложечкой екает. Выскакиваю из машины, бегу по снегу. Жму на кнопку звонка. Сразу же начинаю колотить в дверь.

Приникаю к дверному окошку. Ничего не видно. Они вообще дома? Я готова ногой по двери садануть. Рука, по рабочей привычке, сама ложится на пояс, где во время дежурства – рукоять пистолета.

Господи, почему эта миссис Мейхон не открывает?

Вдруг дверь распахивается. За спиной миссис Мейхон полумрак. Томаса нет. Миссис Мейхон моргает сквозь толстенные очки.

– А где Томас?

– Где ж ему быть? Здесь, конечно. Да что с вами, Мики? Зачем в дверь дубасили? Меня чуть инфаркт не хватил.

– Простите. Где мой сын?

В это мгновение появляется Томас. Над верхней губой у него «усы», в руках – стакан с чем-то красным, явно сладким. Томас улыбается.