Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870)

Миротворческая миссия Горчакова в Берлине не оправдала возлагавшихся на нее ожиданий из-за громкой истории с «Эмсской депешей» и вызывающей реакции на нее в Париже. «Вы думаете, что у вас одних есть самолюбие», – раздраженно заметил Александр II генералу Флери, когда узнал о голосовании 15 июля в Законодательном корпусе[740]. Это означало, что Россия прекращает любое посредничество между конфликтующими сторонами, считая его бессмысленным.

В отчете МИД за 1870 год Горчаков возложил главную вину за развязывание войны на Наполеона III, последовательно отклонявшего «дружеские советы и предложения», которые давали ему из Петербурга. Это, как подчеркнул канцлер, «не позволило установить между Францией и нами подлинного согласия, которое могло бы сохранить равновесие и мир в Европе»[741].

19 июля 1870 г. Франция объявила войну Пруссии, выступив, как о том мечтал Бисмарк, в роли нарушителя европейского мира. Чтобы окончательно скомпрометировать Наполеона III, Бисмарк извлек из сейфа написанный рукой Бенедетти еще в 1867 г. проект франко-прусского оборонительного и наступательного союза, предполагавшего аннексию Францией Люксембурга и большей части Бельгии. Это был тяжелый удар по, уже и без того подмоченной, международной репутации императора французов.

Французский посол в Петербурге пытался и в этих условиях найти здесь возможных союзников, способных склонить Россию хотя бы к благожелательному нейтралитету, как это было в 1859 г., хотя сам Флери сомневался в успехе. За день до объявления войны он направил в Париж шифрованную телеграмму, в которой высказал свое мнение по этому поводу[742]. Флери говорит о существовании двух партий в окружении Александра II – пруссофилов и франкофилов. С сожалением посол констатирует, что сам император, по семейным связям, воспитанию и политическим интересам – несомненный пруссофил. Напротив, цесаревич Александр Александрович и весь «малый двор» не любят Пруссию и симпатизируют Франции. Франкофильские настроения широко распространены и в русской армии. Но все это, по убеждению посла, ровным счетом ничего не значит, так как в России «все решает только царь».

Флери обращает внимание своего правительства на то, как сильно русское общество и пресса привержены идее пересмотра Парижского мира 1856 г., и в интересах Франции поддерживать эту веру, как и надежду на содействие с ее стороны. Между строк этой депеши можно было прочитать сожаление о том, что до сих пор Франция не оправдала этих надежд, что разочаровало Россию и побудило ее пойти на сближение с Пруссией.

Тем не менее, посол считал возможным попытаться оказать влияние на русское общество через прессу, для чего запросил разрешения использовать имеющиеся у него финансовые средства для подкупа петербургских редакторов и журналистов. Уже через день он получил согласие министра иностранных дел, санкционировавшего расходование на эти цели 10 тыс. франков[743].

Одновременно Флери получает указание всеми средствами добиваться от России в той или иной форме поддержки Франции. Посол считает эту миссию невыполнимой, о чем прямо говорит в шифрованной телеграмме в Париж. «То, что вы от меня требуете, – ответил Флери, – чрезвычайно трудно осуществить, так как поставленная задача находится в полном противоречии с политикой петербургского кабинета» [744].

Видимо, убежденность посла вернула министра иностранных дел на почву реальности. В очередной шифровке, датированной 23 июля, Грамон приказывает Флери добиваться «строгого и безусловного нейтралитета» России[745]. Впрочем, это распоряжение опоздало, по меньшей мере, на несколько часов.

22 июля, на четвертый день войны, Россия объявила о своем нейтралитете, не раскрывая, конечно, секретных договоренностей с Пруссией

0 том, что этот нейтралитет будет благожелательным по отношению к Берлину. Впрочем, завеса над тайной висела совсем недолго. Когда пошли разговоры о возможном выступлении Австро-Венгрии на стороне Франции, российский поверенный в делах в Париже Окунев посетил герцога де Грамона и объявил ему, что сохранение нейтралитета России напрямую связано с нейтралитетом Австро-Венгрии. «Если Австрия начнет вооружаться, то Россия сделает то же самое; если же Австрия нападет на Пруссию, то Россия атакует Австрию», – подчеркнул Окунев[746]

.

Столь редкая в дипломатической практике откровенность не оставляла никаких иллюзий относительно позиции России в начинавшейся войне.

Несколькими днями ранее, в конфиденциальной записке, отправленной в Петербург, Окунев попытался объяснить причины, толкнувшие Наполеона III на войну с Пруссией[747]. Истоки конфликта русский дипломат усматривал, с одной стороны, в династических интересах одолеваемого болезнями Наполеона, озабоченного судьбой своего трона, предназначенного для 14-летнего императорского принца. Еще при жизни император французов хотел обеспечить сыну уверенное царствование, обеспеченное блестящими результатами плебисцита 8 мая 1870 г., установившего во Франции режим парламентской монархии.