Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870)

Мы самым положительным образом расцениваем дружбу и содействие Луи-Наполеона. Мы и впредь будем стараться поощрять его в этом, предоставляя ему свидетельства нашей искренности. Но мы и на будущее сохраним за собой свободу рук, и император будет действовать, исходя только из интересов России», – завершил свою мысль князь Горчаков[267].

В посольские функции графа Киселева входили его еженедельные консультации с министром иностранных дел Валевским и периодические встречи с императором Наполеоном, на которых он обсуждал весь круг вопросов, интересующих обе стороны. Одновременно Киселев представлял Россию на международной конференции, созванной в Париже для обсуждения будущего статуса Дунайских княжеств, как это вытекало из решений Парижского договора 1856 г.[268]

Не оставался он в стороне и от участия в переговорах по послевоенному разграничению в Бессарабии. Официальным представителем России на этой конференции с самого начала был барон Ф.И. Бруннов. С приездом в Париж Киселева возникла деликатная ситуация, связанная с двойным представительством России на конференции, что тяготило обоих дипломатов. Каждый из них чувствовал себя уязвленным.

Первым не выдержал Бруннов, который устал быть «блестящим вторым» – сначала при Орлове (на Парижском мирном конгрессе), а теперь и при Киселеве. Может быть, он надеялся на то, что после отъезда Орлова именно его назначат чрезвычайным и полномочным послом в Париже. А может, хотел вернуться в близкую его сердцу Англию, где он так успешно представлял императора Николая I, или в Пруссию, что ему было обещано.

Когда в июле 1856 г. Бруннов узнал о назначении Киселева, он стал настойчиво просить отпустить его из Парижа. Его настойчивость только усилилась с приездом нового посла. Увещевания Горчакова на него не действовали. Тогда министр переслал Бруннову мнение императора, недвусмысленно выраженное в карандашной записи на полях очередной его просьбы о переводе в Берлин. «Я думаю, – написал Александр II, – что Бруннов должен остаться в Париже, пока вопрос о конференциях не будет решен, тем более что это дело было ему специально доверено как второму уполномоченному [на Парижском конгрессе]…». «Вы видите, дорогой барон, – прокомментировал Горчаков высочайшую резолюцию, – что мнение императора высказано более чем определенно». Далее министр заверил Бруннова, что с Берлином, с которым «у нас самые близкие отношения», мы договоримся сами – нс королем, и с его первым министром Мантейфелем. Они подождут, пока барон не освободится в Париже[269]

.

Едва только министру удалось успокоить Бруннова, как возникла проблема с Киселевым. В середине декабря он получил от графа личное письмо, в котором уязвленный Киселев просил Горчакова положить конец его двусмысленному положению в Париже, где императора представляют одновременно два посла.

Судя по содержанию этого письма[270]

, Киселев еще до отъезда в Париж, т. е. в июле – августе, обсуждал эту тему с Горчаковым, но не получил удовлетворительного ответа. «Прискорбное недоразумение, случившееся между нами, и сегодня мешает нам слышать друг друга, – писал Киселев из Парижа 2 декабря. – Мне бы хотелось поскорее его рассеять, как в наших обоюдных интересах, так и в интересах службы нашему государю».

Далее посол воздал должное вкладу барона Бруннова в успешное завершение Парижского конгресса. Никто, лучше чем он, Бруннов, по убеждению Киселева, не подходил для того, чтобы представлять Россию на конференциях по уточнению условий выполнения мирного договора, в частности, в Дунайских княжествах. Именно поэтому, как признался

Киселев, он всячески оттягивал свой отъезд из Петербурга в надежде на скорое окончание миссии Бруннова, не желая ставить его в затруднительное положение. Но прошло уже полгода, и пока не видно, когда эта миссия завершится. В результате мы оба, как с нескрываемым сожалением отмечал Киселев, несем одинаковую ответственность за представительство России на конференциях. На одной из них мы заседаем вместе, на другой – один Бруннов. Такое положение, тем более, если оно продлится еще неопределенное время, не может устраивать нас обоих, подчеркнул Павел Дмитриевич, отметив предельно тактичное поведение Бруннова, чье достоинство необходимо пощадить.

Одним из средств разрешения затянувшейся двусмысленной ситуации граф Киселев считал свою возможную отставку, к которой он вполне готов. «Я был бы крайне огорчен, – уточнил Киселев, – если бы вы, князь, составили себе ложное представление о мотивах, побудивших меня писать эти строки. Они продиктованы исключительно чувством долга, которым я всегда руководствовался, и тем доверием, которым меня удостоит наш августейший государь…, чья воля для меня священна…

Надеюсь, что моя откровенность, продиктованная исключительно чувством долга, будет правильно понята вами», – писал в заключение граф Киселев.