Александр II

Нестерпимо унизительно было читать пасквиль, который могли прочитать сотни других людей. Странным и необъяснимым казалось, что противники правительства не требовали конституции и отвергали западноевропейский опыт: «…Мы народ запоздалый, и в этом наше спасение. Мы должны благословлять судьбу, что не жили жизнью Европы. Ее несчастия, ее безвыходное положение – урок для нас. Мы не хотим ее пролетариата, ее аристократизма, ее государственного начала и ее императорской власти…» А чего ж вы хотите? Как намереваетесь действовать?

«…Если для осуществления наших стремлений – для раздела земли между народом – пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно…»

– Во всяком свинстве можно найти добрый кусок ветчины, – поморщившись, сказал император Долгорукову. – Надеюсь, от чтения таких листочков наши господа дворяне поймут, кто им враг, а кто надежная защита.

– Несомненно, ваше величество, – поддакнул князь.

За арестованного по делу о прокламации «К молодому поколению» Михайлова (о подлинном ее авторе Николае Шелгунове жандармы не узнали) просили многие видные деятели культуры. На квартире графа Кушелева-Безбородко, издателя журнала «Русское слово», собрались почти все петербургские литераторы и решили подать министру народного просвещения петицию с просьбой принять участие в судьбе Михайла Ларионовича Михайлова. Осмелевшие литераторы предложили даже допустить «депутата» к следствию, производимому в III Отделении.

Адмирал Путятин петицию принял, за что был обруган царем, повелевшим посадить депутатов за дерзость на гауптвахту. Михайлов же, откровенно говоривший в крепости, что ненавидит существующий строй и с нетерпением ждет его свержения, был судим и приговорен Сенатом к 15 годам каторжных работ в рудниках. Царь уменьшил этот срок до 7 лет. Утром 14 декабря (об исторических параллелях едва ли кто думал) на Сытном рынке был исполнен приговор суда над Михайловым, и ночью его вывезли из Петербурга.

Тем не менее волна прокламаций не сошла на нет. Весной 1862 года появился возмутительный листок «К офицерам». Враги существующего порядка кощунственно распространяли его в Светлое Воскресенье и проникли даже в дворцовую церковь. Старый граф Адлерберг вытащил листок из кармана собственной шинели и долго не мог успокоиться. Иные уверяли, что-де не стоит принимать всерьез ребяческие шалости. Мальчишеское озорство – и ничего более!

Нет, значение прокламаций было куда больше. Прежде всего, они уронили авторитет власти, оказавшейся беспомощной перед насмешками и угрозами неведомых революционеров. Во-вторых, они еще больше поколебали устои, на которых покоилось российское общество. В-третьих, показали, что реальная опора царской власти в верхах общества не так уж и велика. На придворных церемониях Александр вглядывался в знакомые лица – кто из них противник? а может, кто из молодых адъютантов? молодых генералов? великих князей?… Все пошатнулось.

Между тем петербургская шаткость отразилась и на характере заключения Петра Заичневского. Режим его содержания был настолько свободен, что он не только читал, писал, имел свидания с вдруг объявившимися «родственниками», но и сумел сочинить новую прокламацию, названную «Молодая Россия». На волю она была передана одним из распропагандированных им часовых. Товарищи Заичневского вполне оценили его творение, кое-что поправили, выпустили в свет, и в мае 1862 года оно разошлось по столице. Документ этот более чем достоин внимания.

«Россия вступает в революционный период своего существования. Проследите жизнь всех сословий, и вы увидите, что общество разделяется в настоящее время на две части, интересы которых диаметрально противоположны и которые, следовательно, стоят враждебно одна к другой.

Снизу слышится глухой и затаенный ропот народа, – народа угнетаемого и ограбляемого всеми, у кого в руках есть хоть доля власти, народа, который грабят чиновники и помещики, продающие ему его же собственность – землю, грабит и царь, увеличивающий более чем вдвое прямые и косвенные подати и употребляющий полученные деньги не на пользу государства, а на увеличение распутства двора, на приданое фрейлинам-любовницам, на награду холопов, прислуживающих ему, да на войско, которым хочет оградиться от народа… Как бы в насмешку над бедным, ограбляемым крестьянином, дарит по нескольку тысяч десятин генералам, покрывшим русское оружие неувядаемой славой побед над безоружными толпами крестьян; чиновникам, вся заслуга которых – немилосердный грабеж народа; тем, которые умеют ловчее подать тарелку, налить вина, красивее танцуют, лучше льстят!»

Но что же предлагал для изменения такого ужасного положения вещей юный социалист со скуластым лицом, едва опушенным мягкой бородкой, припухлыми большими губами и пристальным взглядом небольших глаз из-под высокого лба, осененного шапкой небрежно зачесанных назад волос?