Александр II

Константин Петрович Победоносцев в ответном письме не лукавил:

«Любезный друг Иван Сергеевич… Я не бранил адрес, а имею свое мнение, и за это упрекать меня никто не вправе.

…адрес этот огорчил меня. Мнение мое такое: адрес – это есть ошибка увлечения и неловкий поступок. Вы руководствовались идеальными предположениями, свидетельствующими только о прямоте и честности вашего политического взгляда.

Нельзя забыть ни на минуту, какая это бумага и к кому она адресована… Категорические требования свободы безусловные – неуместны, а начни обсуждать условия, сейчас поднимется туча вопросов. Нет реальных понятий… у нас же при первом столкновении с действительностью, люди всего скорее разбегаются из-под знамени, обвиняя других, что обольстили их и изнасиловали; люди станут в ежедневном деле своем разрывать на части то самое начало, которое утвердили сочувствием и подписью… Что же касается до народа, в массе его, то, конечно, среди поголовной бедности, стеснений и нужды всякого рода, мысли его недоступны политические формулы свободы, и в народе они не отзовутся…

Вот отчего я огорчился, прочитав ваш адрес. Грустно было думать, что в нем люди мелкие, своекорыстные, имеющие власть, без знания и без высоких побуждений, получат повод и предлог выставить людей, одушевленных лучшим и побуждениями, честных и умных – людьми неблагонадежными или лишенными политического смысла. Так и случилось к несчастию…

Твой К. Победоносцев.

18 декабря 1870 г. Петербург».

Победоносцев не увидел или не захотел увидеть в адресе нравственный укор и свел его содержание к политическому вопросу, и тут был, очевидно, прав.

Однако есть некий высший смысл и подлинная нравственность в том, чтобы желать блага отчизне вопреки обстоятельствам и воле власти. Так, полузабытый и полуопальный фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский 24 августа 1871 года направляет на имя государя письмо, содержание которого сводилось к «углублению крестьянского вопроса». Князь считал, что необходимо пойти на замену общинного крестьянского землевладения личным, ибо как общинное владение, так и круговая порука служат лишь к «ободрению праздности, развращению крестьян и задержке всякого экономического успеха». «Последнее слово реформы, – писал он, – будет сказано, когда полное освобождение русского народа дойдет до отдельной личности. Поощрите частную собственность крестьян, и вы задушите зародыши коммунизма, упрочите семейную нравственность и поведете страну по пути прогресса. Нет прочнее гарантии для законного преуспеяния, как собственность и свобода личности».

Пренебречь мнением старого друга Александр Николаевич не мог, однако превознесение «свободной отдельной личности» резануло его. Доездился фельдмаршал по Европе, продуло его социалистическими и либеральными ветрами… На письмо по высочайшему повелению ответил граф Шувалов. Сообщил о «сочувственном отношении» государя к содержанию письма и повелении «обсудить дело» в Комитете министров.

Ощущение распутья витало в воздухе. В 1872 году Иван Крамской выставил свою картину «Христос в пустыне», вызвавшую долгие споры. Сам художник писал о ней в письме к писателю Гаршину: «…Под влиянием ряда впечатлений у меня осело очень тяжелое ощущение от жизни, я ясно вижу, что есть один момент в жизни каждого человека… когда на него находит раздумье – пойти ли направо или налево. Итак, это не Христос. То есть, я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей… Одинокий Христос исполнен тяжких раздумий: идти к людям, учить их, страдать и погибнуть, или поддаться искушению и отступить…»

3