Александр у края света

Если ты не забыл мои слова о хитром плане скифа-богача и гадаешь, как скоро будины бросят притворятся нашими друзьями и перережут нас во сне, то мне придется тебя разочаровать. Случилось так (хотя тогда мы об этом даже не подозревали), что этот его план пошел совершенно наперекосяк. Как он и желал, бездомным кочевникам удалось снискать наше расположение — главным образом благодаря девушке Тирсения, которую скиф использовал как наживку, однако он не смог предвидеть, что будинам так понравится их новая жизнь, что они вовсе позабудут о сделке и переметнуться на нашу сторону.

Возможно, настойчивость, с которой Аз и некоторые другие будины твердили о вероломстве и лживости местных скифов, а также о необходимости постоянно быть начеку, и должны были навести меня на определенные мысли, но мы решили тогда, что они просто набивают себе цену, чтобы не лишится работы, и не придали этим речам никакого внимания.

Тем временем Тирсений взял и женился на своей будинской девице — вскоре после рождения их второй дочери и ко всеобщему изумлению. После свадьбы он оставил все попытки выговорить ее настоящее имя (за два года их совместной жизни они так и не увенчались успехом) и объявил, что отныне и вовек ее зовут Калликсена (что означает «прекрасная иноземка»; для человека, практически постоянно одержимого разного рода несбыточными мечтаниями, воображения у него было на небольшой камень). Она вроде бы не возражала. Более того, на свой высокомерный лад она искренне любила его. Он же заметно подуспокоился и почти полностью избавился от привычки влюбляться направо и налево — не исключено, что причиной тому послужил будинский обычай, согласно которому повседневный наряд замужней женщины включает обоюдоострый кинжал бритвенной остроты. Ну да ладно; поскольку я все равно не помню, как жену Тирсения звали на самом деле, я тоже буду именовать ее Калликсена; по прошествии стольких лет все это не имеет никакого значения.

Глава пятнадцатая

А, чуть не забыл: примерно через год после Херонеи Филипп Македонский был убит.

После той битвы ему не потребовалось много времени, чтобы подавить слабые остатки сопротивления. Он наградил себя титулом «Вождь греков» — замечательно туманный титул, как будто носитель его является всего лишь временным главой коалиции могущественных и равных партнеров, собранной для достижения некой великой цели. Вообрази же изумление, охватившее всех, когда выяснилось, что он и в самом деле держал в мыслях эту самую великую цель.

И никакая другая цель не превзошла бы замысленную Филиппом. По причинам, о которых бесконечно и бесплодно размышляют мужи куда мудрее меня, он решил, что обширная и непобедимая Персидская Империя, раскинувшаяся от Геллеспонта до самого края земли (то есть досюда), находится в упадке и готова к завоеванию; и человеком, которому суждено ее завоевать, был никто иной, как он сам.

И как обычно, он оказался прав. Из-за собственных размеров и разнообразия составляющих ее племен, Империя и в лучшие-то свои времена была едва управляема. Стоило подавить восстание в одной провинции, как в другой вспыхивало следующее — издавна шутили, что Великий Царь каждое утро вопрошает своего главного советника, какими провинциями он сегодня правит — и со времен гражданской войны, в которой принял участие прославленный Ксенофонт (возможно, ты еще помнишь мой рассказ о нем), персидский Царь все больше и больше полагался на греческих наемников и все меньше — на местное ополчение. За этим стояла непогрешимая логика: соплеменникам он не верил ни на грош, а греческие наемники неколебимо верны, пока им платишь, а поскольку платили им за победы, они стремились выполнять свою работу профессионально и добротно.

Ключевое слово здесь, конечно же, «профессионально». Как ни посмотри, а греческая тяжелая пехота не имела никаких шансов против азиатской кавалерии и лучников. Факты, однако, говорят за то, что обученная и решительная армия профессионалов разобьет несклонных драться любителей, даже если последних больше в десять раз, а первые вооружены стеблями сельдерея — поскольку в тот момент, когда две эти силы сходятся, одна из них взвешивает преимущества победы против ужасов поражения и осознает, что война — грязное дело, заниматься которым разумному человеку не пристало.

Филипп Македонский (который нанял меня учить его сына военной истории) знал об этом все, и потому посвятил всю свою жизнь созданию профессиональной армии. Если угодно, все деяния Филиппа с момента воцарения можно трактовать как подготовку к вторжению в Персию, и ни один факт не будет противоречить этой гипотезе. Он объединил Грецию, создал и вымуштровал великолепную армию, а с завоеванным греческими городами обращался со всей возможной милостью, чтобы они и не подумали противиться его главному замыслу. И я уверен, проживи он чуть дольше, он воплотил бы его в жизнь и, может быть, лет через двадцать закончил повелителем четвертой части Азии.