Александр у края света

Этого шанса он не получил. Незадолго до запланированного начала похода он сыграл пышную свадьбу своей дочери Клеопатры с царем Эпира. Праздник получился долгим и утомительным, растянувшаяся в соответствии со старыми добрыми обычаями на многие дни пьянка изредка прерывалась обязательными культурными мероприятиями, приличествующими Вождю Греков, и некоторые из них Филипп даже почтил своим присутствием. На последнем таком мероприятии — атлетических состязаниях, состоявшихся в Агайе — молодой стражник по имени Павсаний, вонзив царю под ребра широкий кельтский меч, предал того самой полной и окончательной смерти, какая только возможна для живущего лишь раз человека; затем он бросился бежать, запнулся о ветвь какого-то вьющегося растения и грянулся мордой оземь пред лицом одни боги ведают скольких тысяч совершенно потрясенных людей.

Жил он после этого не очень долго. Определенно не настолько долго, чтобы успеть ответить на некоторые важные вопросы, но никого это не обеспокоило, поскольку все и так знали, что он питал к царю личную неприязнь — история тайной страсти, завершавшаяся групповым изнасилованием, богатая подобающими случаю гнусными подробностями, мгновенно стала достоянием гласности; интересно, что эта любовная история, когда я услышал ее, показалась мне странно знакомой, и вскоре я разобрался, почему. В общем и целом это была история Гармодия и Аристогитона, двух юных героев, убивших тирана Гиппарха и освободивших Афины около века назад. По каким-то причинам это заставило меня задуматься об Аристотеле, этом знатоке хороших историй, который лучше всех прочих представлял, что нужно делать, чтобы завладеть общественным вниманием.

Если я прав, то параллель между Филиппом и развратным чудовищем Гиппархом — особенно мастерский штрих, который против воли принуждает меня существенно пересмотреть взгляды на Аристотеля.

Когда представление закончилось (а поскольку Клеопатра все-таки вышла замуж за царя Эпира, остается предположить, что оно закончилось) и все наконец поверили, что все было по-настоящему, начались разговоры. Первым фаворитом на роль Главного Убийцы была царица Олимпиада — и нет никаких сомнений, что мотивы у нее были самые весомые, поскольку незадолго до этого Филипп женился на юной и прекрасной девушки (к вящей путанице ее тоже звали Клеопатра), забыв предварительно развестись с Олимпиадой формально, но показав всеми доступными способами, что он сыт ею и ее проклятыми змеями по горло и собирается начать новую жизнь, гораздо менее изнурительную, с новой женщиной. Эта Клеопатра прожила дольше Павсания, но не сильно, и ходили слухи, будто Олимпиада не только не думала отрицать свою вину, а даже опасалась, что другие попытаются приписать себе это великое свершение.

Звучит вполне правдоподобно, но лично я не думаю, что виновата она. Та Олимпиада, которую знал я, легко могла разнести Филиппу череп ножкой от стула в пылу полемики. Она даже могла отравить его суп, если б он по-настоящему оскорбил ее (а я не думаю, что для этого достаточно женитьбы на другой женщине). Но публичная казнь чужими руками — совершенно не ее стиль; она была слишком прямодушна и самоуверенна, чтобы озадачиваться подобными тонкостями — и мне кажется совершенно очевидным, что целью убийства Филиппа в это самое время в этом самом месте было предотвращение похода в Персию и войны с Великим Царем.

Не верю я, впрочем, и в участие персов в этом деле, хотя такое участие весьма правдоподобно; и если уж на то пошло, не при чем и афиняне, несмотря на довольно неучтиво устроенное ими голосование за посмертное награждение Павсания титулом Героя Афинской Свободы — Демосфен по такому случаю явился в Собрание в пышном новом облачении, призванном символизировать Великую Радость — и это несмотря на то, что его собственная дочь умерла несколькими днями ранее. И персы, и афиняне должны были понимать, что смерть Филиппа не решит ничего, если вместе с ним не умрет Александр, а Александр не умер. О нет. Ни капельки.

Совсем наоборот, Александр стал царем — довольно неожиданно, во цвете юности, которая в противном случае оказалась бы растрачена на службе отцу в качестве верного его помощника и заместителя. Если бы Филипп прожил весь отпущенный ему срок, то Александр унаследовал бы трон где-то в районе пятидесяти лет — к каковому времени, вполне вероятно, великая цель была бы достигнута, и Александру выпала бы сволочная работа по сохранению могучей империи, вырубленной Филиппом из тела Востока. Пятидесятилетний Ахилл; честно говоря, даже представить себе такое не могу. И я не верю, что известный мне Александр когда-либо вообще намеревался дожить до пятидесяти, если был хоть какой-то способ этого избежать.