Александр у края света

История Брехливого Пса, как она есть; все это, конечно, теперь уже ничего не значит. Если тебе достанет невоспитанности, чтобы потребовать с меня хотя бы символических доказательств в защиту всех этих инсинуаций, подумай вот о чем. Павсаний был телохранителем и одним из гетайров. Я не помню его по Миезе, но Павсаний в те времена — чрезвычайно распространенное македонское имя, так что кто знает, может быть, бедолага учился как раз у меня. Что можно сказать наверняка, так это что юный гетайр с рождения воспитывался в беспрекословном подчинении царевичу Александру и был готов выполнить любой его приказ, невзирая ни на какие последствия. Разумеется, существует вероятность, что один из этих тщательно вымуштрованных юных аристократов так жестоко ревновал пожилого одноглазого пьяницу, что зарезал отца своего повелителя в день свадьбы его сестры, позабыв все, чему его учили; когда речь идет о человеческой природе, возможно все, чему доказательствами служат мой друг Тирсений и Калликсена или Анабруза со своим сыном. Но меня в детстве научили тявкать по-собачьи, и я склонен полагать, что такое отношение к миру ничем не хуже прочих подходов, и, возможно, лучше большинства их. Так что меня моя версия устраивает.

На двенадцатый год существования колонии нам удалось наконец получить приличный урожай винограда, и я, выступая в официальной роли ойкиста, с гордостью и радостью объявил: отныне наш город независим от внешних источников выпивки.

Естественно, это следовало отпраздновать; но вместо того, чтобы не мешать непринужденной стихийной гулянке, почтенные Основатели решили, что праздник первого сбора урожая следует совместить с благодарственной церемонией в честь десятилетия колонии. Отмечать десятилетие колонии на двенадцатый год ее существования было в высшей степени разумно (в рамках логики Основателей, по крайней мере), а главным событием мероприятия должно стать официальное основание города — формальность, выполнить которую мы как-то позабыли двенадцать лет назад, занятые возведением частокола и рытьем отхожих мест.

Небольшая проблема заключалась в том, что для этой церемонии требовалось название города, а с ним мы так и не успели разобраться.

Мы пользовались сразу несколькими. Шутливое название «Нигдеполис» к тому моменту уже приелось, и мы называли наш город просто «Полис». У наших греческих соседей в ходу были названия Неа Полис («Новый город»), Македон («Македонцы») или просто Хоутои («А, эти»). После смерти Филиппа Основатели почему-то позабыли названием Филиппополь-В-Лучшем-Из-Возможных-Миров и строили фразы таким образом, чтобы не называть город вообще никак. Как называли его скифы, мы не знали, хотя легко могли догадаться.

Итак, за месяц-два до запланированного празднества единственным предметом наших бесед стало имя города. Это была всеобщая игра, и после того, как с неизбежными остротами было покончено, мы взялись за дело с удивительной серьезностью. Думаю, это был знак того, что мы наконец перестали осознавать себя македонцами, афинянами, коринфянами и даже иллирийцами или, если уж на то пошло, будинами; новости из дома уже не воспринимались, как новости из дома, а скорее как странные и малозначительные истории о знакомых когда-то городах и странах, которые с каждым новым урожаем и новой зимой уходили в пучину забвения все глубже и глубже. Иными словами, все мы начали считать себя гражданами чего-то своего, поэтому было вполне логично подыскать наконец этому чему-то подходящее название.

Тирсений, под влиянием тошнотворной сентиментальности, ставшей доминантной чертой его личности, предложил назвать город Калликсеной в честь его жены. Конечно, на ином уровне это название можно было трактовать как «Прекрасный Чужеземный Город», но все равно, никого из нас это не устраивало, ибо город давно не был для нас чужим, превратившись в дом. Основатель по имени Менипп предложил имя Апеция, что означает одновременно и «колония» и «дом вдали от дома» — изящно, однако слишком поверхностно для нас. Нам требовалось нечто простое и надежное.

Другой Основатель предложил название Эвксенополь — тройное значение: «Город, дружественный к чужестранцам», «город на Черном Море» и «Город, основанный Эвксеном», но я уговорил его снять предложение, посулив в противном случае перерезать ему глотку. Мое собственное предложение — Александрия ап Ольвия — никого, кажется, не вдохновило.