Александр у края света

Я должен признаться, что не имею ни войск, ни времени, чтобы вернуться в Антольвию, отомстить за понесенные тобой потери и восстановить город. Я прошу у тебя прощения; это было бы куда более благородным деянием, чем все, что я делаю здесь, но пойми, пожалуйста: прежде чем двинуться дальше, я должен закончить свои дела в этих местах, иначе все развалится на части, и все бесчисленные жизни, потраченные мной, будут потрачены зря. Поэтому я собираюсь сделать нечто иное, но столь же славное; в сущности, я надеюсь, что даже более славное, ибо на сей раз все будет куда ближе к твоему изначальному замыслу. Я прошу тебя возглавить новую колонию в Согдиане.

Это будет нечто совсем иное, чем любой из других основанных мной городов — или основанных моим именем. В этот раз, Эвксен, мы реализуем на практике все, о чем говорили многие годы назад, в тот день, когда я сидел, очарованный, у твоих ног, и слушал, как ты излагаешь нам свои бесценные мысли об идеальном обществе. Вот почему я ждал так долго: мне нужно было найти правильное место и правильный народ. И Согдиана, Эвксен — едва я прибыл туда в первый раз, я сразу понял, что это то самое место, о котором мы мечтали, та самая людская смесь, которая позволит воплотить мечту.

Как ты описывал ее? Совершенное смешение противоположностей: его-то я и нашел. Здешние люди одновременно совершенно не похожи на нас и совершенно такие же. Здесь мы осуществим это совершенно смешение: греки и скифы, оседлые и кочевники, горожане и селяне, чистый разум и дикая энергия, все элементы, в которых ты нуждался. Ты знаешь, я хотел бы сам провести этот удивительный эксперимент. Я всю жизнь повторял одну вещь, но ни разу не сказал ее тебе, единственному, который должен был ее услышать: если бы я не был Александром, я бы хотел быть Эвксеном. Что ж, вот еще одно совершенное смешение, друг мой: ты и я, сплавленные воедино в акте творения.

Довольно об этом. Уверен, ты помнишь, как меня всегда заносило — краткость, Александр, краткость: не так ли ты обычно говорил мне, когда была моя очередь отвечать урок? Нет ничего, достойного быть сказанным в двадцати словах, учил ты, что не может быть высказано десятью. Присоединяйся ко мне, Эвксен. Вместе мы наконец можем сделать твою мечту реальностью. В общем, это все; лучше поздно, чем никогда, как говорят у нас на родине.

Если все пойдет хорошо, ты прибудешь в Эфес одновременно с Эвдемоном. Знай: он сильно изменился. Он объяснит остальное.

До свидания, Эвксен. И вот еще одно, последнее обещание: как только основание будет заложено, я прибуду и поприветствую тебя, как подобает, и мы сможем сесть в тени дерева и поговорить о старых временах и новых мечтаниях. Будь здоров, мой друг, и да хранят тебя боги.

Я честно признаю: понятия не имею, о чем он вообще. Я перерыл всю свою память, но как ни пытался, так и не смог отыскать в ней все эти милые разговоры под сенью старой доброй Миезы, упоминаемые в письме. Не знаю; может быть, он спутал меня с кем-то еще, а может, воссоздал в мыслях в образе мудрого старого наставника, который у него должен был быть.

И сам тон письма: в то самое время, когда он его диктовал (почерк был слишком хорошим, чтобы быть его собственным), он издавал эдикты, требующие от его верных собратьев-македонцев простираться перед ним и почитать, как бога. Разумеется, вся эта затея с божественностью имеет прекрасное объяснение; персы привыкли боготворить своих царей, и при виде македонцев, относящихся к царю, как к равному, могли бы и потерять уважение. Отличный аргумент, и совершенно для меня неубедительный.

Меня подмывало — о боги, как меня подмывало — написать в ответ и объяснить, куда он может засунуть свою колонию вместе с совершенным обществом и всем прочим; к счастью, здравый смысл взял верх. Я сказал себе, что не решился бы ни на что подобное, еще когда он был ребенком; теперь же, когда он является полноправным повелителем мира, неповиновение его приказам можно вообще не рассматривать, как вариант. Сейчас я не столь в этом уверен. Было в Александре что-то такое, что просто-таки провоцировало некоторых людей, находящихся в полной его власти, на особенно грубые выпады; взять хотя бы тот случай, когда он он удостоился оскорбления от Диогена. С одной стороны, это была работа на публику, демонстрация гуманизма и уверенности в себе; в конце концов, Александр — герой множества историй, в которых обыгрывается его скромность и чувство юмора (каковых свойств в Александре едва хватило бы, чтобы наполнить ореховую скорлупку, если не извлекать из нее ядрышко). Может быть, если бы я ответил в грубом, бесцеремонном тоне, он улыбнулся бы снисходительно, передал письмо ближайшему прихлебателю и забыл обо всем. С другой стороны, вполне возможно, что последним моим путешествием оказался бы полет за борт с мешком на голове. Тот, кто способен написать письмо вроде процитированного, способен на что угодно.