Александр Великий. Мечта о братстве народов

Здесь, у Каспийского моря, однажды появилась царица амазонок Фалестрис, сопровождаемая тремя сотнями воительниц, вышла к Александру и, поборов недоумение, вызванное внешним видом полководца, показавшегося ей на удивление низкорослым («…поскольку варвары всегда считают, что великие поступки способны совершить только те, кого природа наградила высоким ростом»), высказала свое желание. Она хотела родить ребенка от Александра, поскольку считала, что лишь она достойна подарить ему наследника его империи. «Женщина эта, обуреваемая страстью более, чем сам царь, склонила его к тому, чтобы на несколько дней сделать привал, и после того, как миновали тринадцать ночей, необходимых для исполнения ее желания, вернулась в свое царство», — писал Курций Руф.

Нам уже знакома эта воинственная дама. В действительности ее не было, как не было и ее скакавших верхом, стрелявших из лука верноподданных. Но рассказы о женщинах, предпочитавших выжигать себе правую грудь, чтобы иметь возможность лучше натянуть тетиву, раз в году зачинать от незнакомцев, убивать мальчиков сразу после рождения, а растить лишь девочек, были и остаются, поскольку это всегда рассказы необычные, пронизанные глубоким символическим смыслом. Миф этот возник потому, что на восточном берегу Понта жили люди, среди которых царил матриархат. И свести их царицу с «царем всех царей» было для таких писателей, как Курций Руф, слишком соблазнительной перспективой. Еще его современники сильно сомневались в том, что он воздавал должное правде. Но, если выразиться словами Джордано Бруно, «Se nоn е vero, е ben trovato» («Где нет истины, торжествует фантазия»).

Обнаружить, изловить и казнить Бесса, пребывавшего на территории нынешнего северного Афганистана, было следующей насущной задачей. Следовало расправиться с человеком, который, строго говоря, заслуживал награды, если бы нашел приемлемый и удобный для Александра способ решения проблемы Дария. Убийство царя требовало, однако, отмщения ради его же царства. Кроме того, Бесс уже короновался как Артаксеркс IV и призвал всех, кто был способен носить оружие, к сопротивлению. Потому что истинным преемником является он

, в чьих жилах текла кровь Ахеменидов, но никак не этот сумевший проникнуть сюда чужеземец. Надеждой бактрийцев, согдийцев, гирканцев, скифов, арахозийцев, арийцев, парфян стал борец за свободу Бесс, который — вместе со своими воинами, конниками, крестьянами, кочевниками — призывал выступить против македонско-греческого сброда. Если эти племена поднимутся на народную войну, то будут защищать свою родину, а не какие-то завоеванные в прошлом их царем дальние страны. В штабе Александра еще не представляли, чем могла обернуться подобная война — этот недостаток фантазии потом сыграет с ними злую шутку.

Артабаз, Набарзан, Фратаферн, Автофрадат, Сатибарзан, Оксиарт, Абулит, Мазей — число персов, которым была оказана честь стать сатрапами Александра и быть включенными в его свиту, росло с каждым новым захватом. И не только их чужеземные имена резали ухо македонским аристократам. Они были вынуждены стать товарищами по оружию с теми, кто еще совсем недавно был их смертельным врагом, которым еще и теперь было за что мстить, которых нужно было не только разбить, но и казнить. А теперь следовало скрывать свое презрение и даже оказывать им почести. Те, кто, будучи побежденным, не мог иметь никаких прав — таков был извечный обычай, уравнивались отныне в правах с победителями.

Теперь они были повсюду: их можно было встретить во время маршей, когда они восседали на своих закрытых латами и увешанных золотыми побрякушками конях, в лагерях, где они воздвигали алтари со священными огнями, чтобы умиротворить своих идолов, за столом, где они разыгрывали из себя ценителей тонких блюд и умной беседы, при обсуждении текущих дел, когда они по-рабски падали ниц перед своим новым повелителем, — все это для любого честного македонянина было зрелищем невыносимым. Исполненная горделивой спеси от сознания своего благородного происхождения, эта клика варваров вела себя высокомерно, даже снисходительно. Все это было непереносимо, в особенности для тех, кто еще помнил Филиппа — воплощение истинно македонского духа, македонских традиций, македонского свободолюбия.

Но что же произошло с его сыном? Вход в его шатер охраняли теперь, в полном соответствии с ритуалом Ахеменидов, два копьеносца, и требовалось назвать себя, чтобы войти. Евмену было поручено заняться устройством гарема. Письма Александр теперь запечатывал перстнем, снятым с пальца убитого Дария. Одевался он в последнее время только на персидский манер: в пурпурно-белую тунику, подпоясанную расшитым золотой нитью кушаком, а лоб повязывал лентой. Чудо, что он еще не облачился в халат с длиннющими рукавами и эти жуткие шаровары по щиколотку.