All Flesh is Grass

За сотни лет Цветы, конечно, неплохо изучили человечество и пополнили свои запасы многими людскими познаниями. Ведь для того их и наделили разумом, чтобы сделать хранилищем знаний. В последние несколько лет человеческие знания текли к ним непрерывным потоком, десятки, а то и сотни чтецов усердно наполняли ненасытную глотку их разума всем, что общими усилиями собрало в своих книгах человечество.

I got off the ground where I was sitting and found that I was stiff and cramped. I stretched and slowly turned and there, on every side, reaching to the near horizons of the ridges that paralleled the river, swept the purple tide.

It could not be right, I told myself. I could not have talked with flowers. For of all the things on Earth, plants were the one thing that could never talk.

And yet this was not the Earth. This was another Earth—only one, they'd said, of many billion earths.

Наконец я поднялся  — я так долго сидел на земле не шевелясь, что весь одеревенел. Потянулся, медленно повернул голову и осмотрелся  — взгляд упирался в гряды холмов, они тянулись справа и слева, чуть поодаль от реки, сплошь захлестнутые лиловым приливом.

Не может этого быть. Не мог я разговаривать с цветами. Что-что, а растения  — только они из всех форм жизни на Земле  — начисто лишены дара речи.

Да, но ведь это не наша Земля. Это какая-то другая Земля  — по их словам, лишь одна из многих миллионов.

Could one measure, I asked myself, one earth by another? And the answer seemed to be one couldn't. The terrain appeared to be almost identical with the terrain I had known back on my own Earth, and the terrain itself might remain the same for all those multi-billion earths. For what was it they had said—that earth was a basic structure?

Можно ли по одной из этих Земель судить о другой, мерить их той же мерой? Уж наверно, нельзя. Правда, местность вокруг почти такая же, как и наизусть знакомые места на моей родной Земле, но, возможно, рельеф остается тот же для всех бесчисленных миров. Как, бишь, они сказали: Земля  — это неизменная основа?

But when one considered life and evolution, then all the bets were off. For even if the life of my own Earth and this other Earth on which I stood had started out identically (and they might well have started out identically) there still would be, along the way, millions of little deviations, no one of which perhaps, by itself, would be significant, but the cumulative effects of all these deviations eventually would result in a life and culture that would bear no resemblance to any other Earth.

А вот жизнь, эволюция  — тут нет ничего общего. Даже если на моей Земле и на этой, куда я сейчас попал, жизнь начиналась совершенно одинаково (а это вполне могло случиться), то все равно в дальнейшем на ее пути неизбежно возникали несчетные мелкие отклонения, сами по себе, возможно, пустячные, но все вместе они привели к тому, что жизнь и культура одной Земли ничем не напоминает остальные.

Tupper had begun to snore—great wet, slobbering snores, the very kind of snores that one might guess he'd make. He was lying on his back inside the hut, on a bed of leaves, but the hut was so small that his feet stuck out the doorway. They rested on his calloused heels and his spraddled toes pointed at the sky and they had a raw and vulgar look about them.

Таппер захрапел  — в носу и в глотке у него громко бурлило, булькало, храп был под стать всему его облику. Он лежал в шалаше навзничь на куче листьев, но шалаш был так мал, что ноги Таппера высовывались наружу. Задубевшие пятки упирались в землю, широко расставленные пальцы торчали в небо  — зрелище не слишком изысканное.

I picked up the plates and spoons from where they rested on the ground and tucked the bowl in which Tupper had cooked our meal underneath my arm. I found the trail that led down to the water's edge and followed it. Tupper had cooked the food; the least I could do, I told myself; was to wash the dishes.

Я подобрал тарелки и ложки, сунул под мышку горшок, в котором Таппер варил похлебку. Отыскал взглядом тропинку, сбегавшую к реке, и стал спускаться. Таппер стряпал еду, так должен же я хотя бы перемыть посуду.

I squatted by the river's edge and washed the awkward plates and pot, sluiced off the spoons and rubbed them clean between my fingers. I was careful with the plates, for I had the feeling they'd not survive much wetting. On both of them and on the pot there still were the marks of Tupper's great splayed fingers, where he had pressed them into shape.

Я присел на корточки у самой воды, вымыл кривобокие тарелки и горшок, ополоснул ложки и старательно протер их пальцами. С тарелками я обращался бережно: еще размокнут! На глине виднелись отпечатки неуклюжих тапперовых пальцев, вылепивших эту корявую утварь.