All Flesh is Grass

For ten years he had lived and been happy here, happy with the purple flowers that had become his friends, secure at last from the unkindness and the cruelty of the world into which he was born. The world that had been unkind and cruel because he had been different, but which was capable of unkindness and of cruelty even when there was no difference.

Он живет здесь уже десять лет, и он счастлив, ему хорошо среди лиловых цветов, они стали ему друзьями, наконец-то он защищен от злобы и жестокости мира, в котором родился. Мир этот был зол, был жесток с Таппером, потому что Таппер не такой, как все,  — но как часто злоба и жестокость преследуют и тех, кто ничем не выделяется среди других.

To Tupper, I knew, this must seem a fairyland, for real. Here was the beauty and the simplicity to which his simple soul responded. Here he could live the uncomplicated and undisturbed sort of life for which he'd always yearned, perhaps not knowing that he yearned for it.

I set the plates and pot on the river bank and stooped above the water, scooping it up in my two hands, clasped together, drinking it. It had a smooth, clean taste and despite the heat of the summer sun, it had a touch of coldness.

Тапперу, конечно, кажется, что он попал в волшебный край, сказочная страна фей стала для него явью. Здесь красиво и просто  — эта безыскусственность и красота созвучны его простой душе. Здесь он может жить бесхитростно, безмятежно, к такой жизни он всегда стремился, по ней тосковал, сам того не понимая.

Я поставил горшок и тарелки на берегу, нагнулся пониже, сложил ладони ковшиком, зачерпнул воды и стал пить. Вода была чистая, точно ключевая, и, наперекор жаркому летнему солнцу, прохладная.

As I straightened up, I heard the faint sound of crinkling paper and, with a sinking heart, suddenly remembered. I put my hand into my inside jacket pocket and pulled out the long, white envelope. I flipped back the flap and there was the sheaf of money, the fifteen hundred dollars that Sherwood had put on the desk for me.

Выпрямляясь, я услыхал слабый шелест бумаги, и сердце екнуло: я вдруг вспомнил! Сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил длинный белый конверт. Он не был запечатан, я открыл его  — внутри лежала пачка денег, полторы тысячи долларов, которые передал мне Шервуд.

I squatted there, with the envelope in my hand and I thought what a damn fool thing to do. I had meant to hide it somewhere in the house, since I intended leaving on the fishing trip with Alf before the bank had opened, and then, in the rush of events, had forgotten it. How in the world, I wondered, could one forget fifteen hundred dollars!

With a cold sweat breaking out on me, I ran through my mind all the things that could have happened to that envelope. Except for plain fool luck, I'd have lost it a dozen times or more. And yet, aghast as I might be that I should so utterly forget such a handsome sum of cash, as I sat there and looked at it, it seemed to have lost some of its significance.

С конвертом в руке я присел на корточки. Какого же я свалял дурака! Мы с Элфом собирались на рыбалку с утра пораньше, когда банк еще не открыт, и я хотел покуда спрятать конверт где-нибудь дома, а потом началась кутерьма, я закрутился и позабыл. Это ж надо  — забыть про полторы тысячи долларов!

Я перебрал в уме все, что могло случиться с этим конвертом, и меня прошиб холодный пот. Я мог потерять его раз двадцать  — и чудо, что не потерял. Вот уж поистине, дуракам счастье! Но странно: вот я сижу на берегу, ошарашенный собственной забывчивостью, держу в руках кругленькую сумму  — и оказывается, почему-то она теперь не так уж много для меня значит.

Perhaps it was, I thought, a condition of Tupper's fairyland that I should not think so highly of it as I had at one time. Although I knew that if it were possible to get back into my world again it would assume its old importance. But here, for this little moment, a crude piece of pottery made out of river day was an important thing, a hut made out of sticks and a bed made out of leaves. And more important than all the money in the world, the necessity to keep a little campfire burning once the matches were gone.

Быть может, это на меня так подействовало тапперово волшебное царство, что деньги для меня уже не столь важны, как прежде? Хотя, конечно, если бы я сумел возвратиться домой, они вновь значили бы очень, очень много. Но здесь, в чужом мире, на краткий миг стало важно другое: неуклюжая утварь, грубо вылепленная из речной глины, шалаш из ветвей и куча листьев вместо постели. И куда важнее всех денег на свете поддерживать крохотный костер, потому что спичек здесь нет.

Although, I told myself, this was not my world. This was Tupper's world, his soft, short-sighted world—and tied in with it was his utter failure to grasp the overwhelming implications of this world of his.