Алов и Наумов

Бесспорно, у Алова и Наумова не было достижения выше. Зато и досталось им выше всех мер. Прежде всего надрывались защитники бедного маленького человека, которому отказали в величии. Однако люди нашего времени, пусть медленно и пусть осторожно, освобождаются от старых мифов. Еще не зная «Собачьего сердца», мы все же кое-что уже поняли. И мудрено было не понять тем, кто пережил Шикльгрубера (фамилия отца Гитлера) и познавал Сосо Джугашвили. Было уже достаточно ясно, как взрывчата и ядовита сила, таящаяся в неполноценности. Мысленно обозревая столетие, можно было отчетливо видеть плоды социального реванша. Впрочем, я вовсе не склонен думать, что Достоевский был приспособлен и использован для чужих ему целей. Между создателем «Бедных людей» и создателем «Скверного анекдота» лежали окаянные годы. Было ожидание смерти на эшафоте, был Мертвый дом, было жесткое постижение тайных человеческих бездн.

^{«Скверный анекдот» Виктор Сергачев в роли Пселдонимова}

Судьба «Анекдота» была нелегкой. На сей раз бдительное начальство не допустило промашки и рассудительно воспрепятствовало международной апробации. Награды, полученные за «Мир входящему» на Венецианском фестивале, стали хорошим уроком сановникам. «Скверный анекдот» не был послан принять участие в состязании, просьбы его организаторов были величественно отвергнуты. Фильм лег на полку на 22 года.

Сценарий «Закона» тоже отправился в стол, Наумов снимет его после смерти Саши, в перестроечном 1989-м, ровно через четверть века после написания. Судьба обоих произведений оказалась драматична и принесла немало огорчений, но процесс их создания был пронизан такой радостью и полнотой жизни, что с лихвой окупил все потери.

Прошли годы. Мое обращение к кинематографу стало эпизодическим. Театр поглощал почти целиком. Алов и Наумов работали уже только вдвоем. Зато литературная основа была у них высочайшая — Булгаков, Шарль де Костер.

«Бег» уже получил экранное воплощение. У картины есть горячие почитатели, есть и оппоненты. Как всегда, Алова и Наумова упрекали в излишней щедрости, расточительстве, недостаточно жестком отборе и экономии средств. Я готов согласиться, что эти упреки имеют известное основание, но, проработав с ними не один год, я знаю, что дело не так просто. И не устаю твердить, что не только недостатки — продолжение достоинств. В искусстве достоинства часто продолжение недостатков. Чрезмерность, как мне кажется, доминанта эстетики этих художников, и я еще не знаю, какой бы результат дала благословенная сдержанность в сочетании с природой их таланта.

^{Александр Алов. 1965 год}

Была не только работа — и в личной их жизни произошли перемены. Впрочем, не сплошь приятные. Здоровье Алова порядком ухудшилось, дали знать себя в конце концов солдатские раны, но Алов продолжал работать с той же самоотдачей, как в молодые, безоблачные дни.

Много союзов распалось за эти годы, а их дуэт выдержал все испытания — и временем, и несходством характеров, и привычкой. Более того, я бы сказал, что это и есть образец истинно мужских отношений — немногословных и надежных, трогательных и высокочеловечных.

Иногда вечером, собравшись, мы вновь и вновь подумывали: надо бы тряхнуть стариной, снова поработать вместе.

Но судьба распорядилась иначе…

1975

* * *

В унылые темные вечера, когда особенно давят стены и одиночество непереносимо, я выходил из притихшей квартиры, пересекал небольшую площадь, протискивался меж тесно стоявших киосков, чтоб срезать и сократить расстояние, добирался до дома на другой стороне, до самого крайнего подъезда, поднимался там на шестой этаж и звонком возвещал о своем приходе. Спустя несколько коротких мгновений раздавались медленные шаги, дверь распахивалась, Алов стоял на пороге, произнося уже ритуальное:

— Честь, честь… Высокая честь…

И я отвечал похожей фразой, в изысканно церемонном стиле, мы точно растягивали эти минуты, зная, что впереди у нас вечер, согретый предстоящим общением, уже не грозящий тоской и скукой.

Между тем я старался себя заставить не замечать, что с каждым разом ему все труднее передвигаться. Все нарастало так стремительно — я отлично помнил тот скверный день, когда он пожаловался, что все тяжелее становится сжимать свои пальцы. Он озабоченно оглядывал кисть, вдруг ставшую чужой, непослушной, еще не зная, что это первый сигнал, что продолжение последует быстро.

За короткий срок у него отказали левые рука и нога. Он не сдавался и очень долго еще ухитрялся водить машину, ходил, переваливаясь, опираясь на палку, и работал, работал неутомимо, работал до последнего часа.

Надо было победить обиду на лихую свою судьбу, горечь от этой несправедливости, видеть вокруг себя столько веселых, здоровых, не знающих, куда деть энергию, — в кино много таких динамичных малых, молодых, честолюбивых и деятельных, — видеть и думать в бессонные ночи, отчего через столько десятилетий так странно отозвалась война, вывела из этого круга его, переполненного замыслами, его, с такой жадностью и вкусом к работе.