Алов и Наумов

В работе над «Скверным анекдотом» у меня были свои трудности. Дело в том, что повесть эту я знал почти наизусть и хотел сделать из нее оперу в свое время. Естественно, поэтому у меня был свой собственный взгляд на это произведение. У Алова и Наумова — свой, и им надо было переломить меня на свой лад. И они меня «довели» до музыки, какую я при других обстоятельствах ни за что не согласился бы писать вообще, музыки «крайней духовной нищеты», которая им требовалась по концепции. И если бы они не были настойчивы, может быть, эта работа и не получилась бы у нас, просто не вышла бы. Они, слава богу, проявили настойчивость, а я, слава богу, уступил.

Дым кинематографа

Совершенно неожиданный вызов на «Мосфильм». Срочно! Немедленно! Как только появится! Чтоб сразу!

^{«Скверный анекдот» — в перерыве между съемками}

Ломая голову относительно того, что же еще там от меня могло понадобиться, бросаюсь. Несусь. Нарушаю правила. Вбегаю в павильон. Пыль. Дым. Много дыма… В дыму мечется плохо угадываемая толпа специально отобранных жутких личин. Из дыма выскакивает с обезумевшими глазами Владимир Наумыч Наумов и, не тратя времени на приветствия, выкрикивает:

— Слушай, тут нам привели девочку! Гениальную! У нее голос! Она лауреат черт его знает каких-то там премий! Она должна у нас что-нибудь спеть!

Этого еще мне не хватало, картина и без того была невероятно сложна и трудоемка.

— Но где, почему и что она будет петь?

— Николай Николаевич, вы большой художник, вы сами можете что-либо предложить!

— Но все же объясни: в какой момент в подобном аду возможно пение?

— Наверное, вот в какой… У нас ведь свадьба… В конце, когда все уже перепьются и лягут вповалку, наступит тишина… Горит лампадка. И чистый детский голос тихонько что-то выводит. — Лицо Владимир Наумыча приобрело серафическое выражение.

— Но что?!

— Ну-у-у… наверное, что-то взрослое, что она у взрослых подслушала…

— Что же все-таки?

— Ну вот… хоть гусарский романс. — Владимир Наумыч быстро-быстро запел: — «Собачка верная моя, щенок, залает у ворот».

— Но это уже было у Савченко!

— Тогда не знаю, не знаю… Вы думайте, думайте, Николай Николаевич!..

И он растворился в дыму.

Поразмыслив некоторое мгновение, я подсел к Алексан Алексанычу Алову, тихо сидевшему в том же дыму в уголке декорации, и вопросил:

— Саша, что, если она споет про крепостную долю — «Отдали во чужи люди» и т. п.

— Пожалуй… возможно, — медленно проговорил Алексан Алексаныч. — Вы подумайте, подумайте, Николай Николаич…

Я забрался в дальний угол павильона и начал думать. Сначала сочинил нехитрый текст про «отдали во чужи люди», а потом и мелодию крестьянско-колыбельного рода (на это ушло не менее часа), после чего вновь подсел к Алексан Алексанычу.

— У меня готово.

— Ну, исполни.

Я тихонько запел с деревенскими подвываниями. Кончил петь. Лицо Алексан Алексаныча также приобрело серафическое выражение:

— Да… Хорошо-о-о… Николай Николаич! Да вы у нас еще и поэт!.. Все вроде бы подходит. — Алексан Алексаныч задумался ненадолго, затем вдруг радостно оживился и продолжил: — Слушай, а ведь будет интереснее, если она споет какую-нибудь мужскую, а не женскую песню?

Я обалдело вытаращился на Алексан Алексаныча, но, к счастью, тут же нашел выход — вспомнил изумительную рекрутскую песню XVIII века из сборника «Русские народные песни» Прокунина и немедленно ее воспроизвел.

^{Павильон «Скверного анекдота» был местом притяжения для всех мосфильмовцев. В. Наумов (в центре, сидит), А. Алов помогает Е. Евстигнееву подняться}

— Это точно, это то, что нужно! Иди спой Володе.

Наумову песня понравилась.

— Давайте девочку! — потребовал я.

— Где девочка? Девочку давайте! Ведите девочку! — понеслось по павильону. И все из того же дыма ко мне вывели очень белобрысенького совенка лет одиннадцати с совершенно круглыми глазами и вполне безмятежным выражением лица.

— Ну, пойдем поработаем, — сказал я тогда девочке, и нас повели в режиссерскую комнату, подальше от места съемки.

Два с половиной часа я разучивал с ней рекрутскую. Надо честно сказать, что песня была архаичной и вполне сложной. Ребенок трудился изо всех сил, и песня наконец выучилась. Голос у нее был сильный, чистый, но совершенно прямой, как линейка. Мы отправились в павильон и сообщили, что мы готовы.

«Перерыв! Перерыв! Перерыв!» — понеслось со всех сторон, и дым как-то мгновенно рассеялся. Само собой образовалось торжественное шествие: впереди вели девочку, за ней шли режиссеры, за ними я, за мной члены группы и, наконец, «желающие» из актеров. Направились в режиссерскую. Расселись. Наступила благостная тишина.

— Давай спой! — сказал я девочке, и лица режиссеров заранее приобрели умильно-серафические выражения.

Она спела…

Вновь наступила благостная пауза. Выражения лиц режиссеров не изменились… Наконец Алексан Алексаныч вымолвил:

— Да-а-а… Хорошо-о-о…