Алов и Наумов

Он выдержал и этот экзамен. Никакого недоброжелательства к тем, кого избежал этот жребий. Кого бы с ним ни сводила жизнь, все: юноша из провинциальной массовки, безумная девушка-киноманка из украинского городка, измотанный бедами сценарист, старик коллега, глухо страдающий от невнимания новой поросли, и самые странные, смутные люди, от которых всякий другой заслонился бы, соблюдая приличествующую корректность, — встречали и привет, и приют.

Не счесть тех, кого он ободрил, кому дружески протянул руку, кого утешил, кому помог. В наш век, когда многие обзавелись устойчивой глухотой души, он изумлял своим умением резонировать и откликаться, чувствовать кожей чужую боль. Мало я видел людей, наделенных такой способностью сострадания.

О том, каким он умел быть другом, сказано достаточно много. Все, что происходило с Наумовым, происходило с ним самим. Столь непохожие друг на друга, они стали поистине одним целым, неотторжимым один от другого.

Сколько в них было общего: особое, необычное зрение, умение увидеть в привычном нечто нежданное, необъяснимое и, напротив, в невнятном, иррациональном — реалии современного мира. В трудные для искусства годы, когда нивелировка и сглаженность представлялись почти необходимыми качествами, они создали свой творческий почерк, нашли свои средства выразительности, заговорили на своем языке.

Алов умер ему предопределенной мужественной солдатской смертью — за час до конца последней съемки. Через день его привезли в Москву, еще через день мы с ним простились.

— Друзья мои, мы осиротели, — сказал один из его товарищей.

Да, именно так и произошло. И с каждым годом это чувство сиротства не глуше, как должно оно стать, — нет, все острее и ощутимее. Не заполняется пустота. Всего больней обжигает мысль, как неуклонно и беспощадно движется наш круговорот. Как нас захлестывают заботы, и подлинные, и сочиненные, как долго не оставляют надежды, как продолжают томить прожекты, требующие запасов сил и запасов времени, которого нет.

^{Александр Алов. 1977 год}

Главное же, как в старину говорилось, кому повем печаль свою?

В темный вечер, когда не сидится дома, думаешь, как это было просто — выйти из притихшей квартиры, пересечь площадь, войти в знакомый подъезд и увидеть Алова. Но идти — некуда.

1987

«Ты можешь лучше»

(Николай Каретников)

…Если говорить серьезно, то писать музыку для кино я научился, работая с Аловым и Наумовым, пройдя огромную школу, особенно на первых двух картинах — «Ветер» и «Мир входящему». Это, безусловно, их заслуга, что я начал заниматься киномузыкой. Очень интересное впечатление производили они в молодости. Очень живые, быстрые, категоричные… Они страшно ссорились в процессе работы, очень при этом любя друг друга. Ссоры, вспышки происходили все время, при любом обсуждении любого эпизода, особенно учитывая взрывной характер Наумова. Но когда они уже приходили к какому-то общему решению, то все трения прекращались, и на съемочной площадке, независимо от того, кто из них на ней работал (бывали случаи, когда они не вместе находились в павильоне), результат был тот, о котором они договорились. У них был абсолютный союз на каждом последнем этапе какого-либо отрезка работы. Они абсолютно понимали друг друга.

^{Николай Каретников Середина 1960-х}

Время для них всегда было сложным, и то, что произошло с картиной «Скверный анекдот», очень характерно. Трудно им было, как мне кажется, потому, что они были очень резко, непримиримо настроены, всегда рвались в бой, не признавая компромиссов.

Работать с ними было труднее, чем с другими режиссерами. Я работал и с Ильей Авербахом, и с Андреем Смирновым, с Константином Худяковым и с другими — со всеми ними у меня всегда было полное взаимопонимание. Мы обсуждали общую концепцию картины, быстро приходили к единому мнению, и дальше мне уже ничего не оставалось, как быстро написать музыку. К работе с этими режиссерами я даже не писал вариантов, сразу возникала та музыка, которая была им нужна.

В работе же с Аловым и Наумовым все складывалось очень странно: они почему-то всегда считали, что я могу написать лучше. И каждый раз происходила одна и та же история. Я приносил музыку, они слушали и говорили: «Да, это все хорошо, но ты можешь лучше. Давай еще варианты». Вариантов этих я давал им бесчисленное множество. Но на третьем или четвертом году работы в кинематографе я уже стал увереннее в себе, понял, что могу доверять собственным впечатлениям. Поэтому применял хитрость: когда, по моим расчетам, Алов с Наумовым подзабывали уже, что я сыграл им в первый раз, возвращался именно к этому, первому, варианту и слышал в ответ: «Вот. Это то самое нам и нужно! Мы же говорили, что ты можешь лучше…»

^{Сон генерала Пралинского о собственном величии и народной любви}