Алтарь времени

– Вы плохо себя чувствуете. У вас болит голова. С каждым из последних дней – всё сильнее. И ещё вы вчера ощутили, что левая рука повинуется хуже, чем прежде. Вас это тревожит.

Барон сразу ожесточился:

– Ты всегда слишком много знаешь. К чему об этом говорить, особенно сейчас?

– К тому, что я способен помочь вам. – В голосе Альриха прозвучала вся сила убеждения, которое, он, верно, держал при себе все пять лет, что не разговаривал с отцом. – Позвольте мне вам помочь.

– Как? Здесь даже докторов приличных нет, в этой захолустной дыре.

– Всего лишь – поверьте мне. Это совершенно необходимо, если вы… Одним словом, я действительно могу оказать вам помощь. Не просто снять боль. Я многое умею. Не исключено и то, что вам удастся вновь встать на ноги.

В ответ барон хрипло и зло рассмеялся:

– Эти… оккультные штуки, да? Как это, интересно знать, будет выглядеть? Столоверчение, чревовещание, пассы руками?

Дана шагнула в комнату.

– Альрих правду говорит, – сердито выпалила она. – Послушайте его, пожалуйста!

– Хорошо, так и быть, – помедлив, произнёс барон. – Делай, что считаешь нужным.

Альрих подошёл к кровати, наклонился:

– Только вы должны доверять мне. Должны поверить.

– Иначе ничего не выйдет – ты это хочешь сказать? – с раздражением поинтересовался барон.

– Нет, отец. Просто тогда мне будет значительно труднее, вот и всё.

Барон озадаченно умолк, пристально глядя на сына.

– Я постараюсь поверить, – произнёс он наконец.

Альрих опустился рядом на край кровати, наклонился снова, всматриваясь в лежащего с собранным и в то же время каким-то отрешённым вниманием. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза – в профиль необыкновенно похожие – Альрих и его состарившееся, поседевшее отражение в зеркале Времени. Или барон фон Штернберг и его молодая, в расцвете сил, копия. Барон едва заметно вздрогнул, когда сын вдруг протянул руку – странным, хирургически-точным движением – и коснулся его головы, запустил пальцы в шапку седоватых волос, будто нашёл что-то. Дана, кажется, даже перестала дышать, наблюдая за ними. У обоих лица стали расслабленными, почти сонными. Так продолжалось, пока барон не закрыл глаза. Его дыхание стало ровным, размеренным. Альрих же, напротив, внезапно резко побледнел, дёрнулся назад, но его будто держало что-то. Наконец, он с очевидным усилием отшатнулся и оторвал руку от головы спящего, при этом крепко, до мраморно побелевших костяшек, сжимая что-то в кулаке.

– Душа моя, принеси мне, пожалуйста, нож и какой-нибудь листок бумаги или газету. Только, прошу тебя, быстро.

Дана без лишних вопросов бросилась на кухню, схватила нож, которым резали хлеб, там же увидела на столе мятую, с заломленными внутрь углами газету с рыжими луковыми чешуйками.

Едва она подала Альриху нож, как тот, морщась, разжал руку и полоснул лезвием по ребру ладони. Бросил перед собой на пол газетный лист, на газету тут же закапало. Часто шлёпались капли, крупные, тяжёлые – и слишком тёмные для крови. Дана не сдержала приглушённый возглас: капли были насыщенно-чёрными, порой отливающими густой медной зеленью. Альрих держал над газетой руку с растопыренными пальцами и кривил оскаленный рот, а затем побелел ещё больше, до сероватого оттенка грубых простыней, на которых сидел. Бумага плохо впитывала маслянистую зеленоватую черноту, жидкость собиралась в тошно поблёскивавшую лужицу. Альрих сжимал ладонь, выдавливая каплю за каплей, до тех пор, пока не пошла чистая, ярко-красная кровь. Дана шагнула к платяному шкафу, чтобы взять что-нибудь, чем можно было бы перевязать рану, и тут на пороге комнаты появилась баронесса, дико глядя на окровавленную руку сына и на нож в его руке.

– У меня в чемодане есть бинт, – спокойно и обессиленно сказал Альрих. – А газету необходимо сжечь. Брось её в печь на кухне. Только ни в коем случае не притрагивайся к этим каплям.

Чуть погодя Дана села рядом с ним, провела ладонью по его мягко блестевшим в утреннем солнце волосам, по высокому лбу, ещё покрытому испариной. Посмотрела на барона – тот вроде бы спал, чуть вздымалось одеяло на груди.

– Что с твоим отцом?

– Когда он проснётся, будет чувствовать себя значительно лучше. И день ото дня его состояние будет улучшаться, – тихо ответил Альрих, бинтуя ладонь.

– Он сможет ходить? – шёпотом спросила Дана.

– Думаю, да. Если у него будет к этому воля. – Альрих поднялся, улыбнулся матери, почти с робостью вошедшей наконец в комнату. – Давай выйдем отсюда, – сказал Дане.

Баронесса склонилась над спящим.

В коридоре Дана, уже не в силах сдержаться, обеими руками вцепилась в поясной ремень Альриха, уткнулась лбом ему в грудь.

– Не уезжай, прошу тебя, – произнесла совсем беззвучно и без надежды на ответ.

Он положил ей на спину неуклюжую и негибкую из-за бинта ладонь. Они постояли так немного, слушая тишину дома, греющего на солнце старые стены и рассохшиеся, слезящиеся потрескавшимся на углах стеклом окна.

Потом Альрих чуть отстранился, приподнял её лицо, держа осторожно, будто драгоценную чашу. Взъерошил ей отрастающие, вновь начавшие слегка виться волосы.