Алтарь времени

– Ты теперь фон Штернберг, – ласково сказал он. – Знаешь, что это значит? Ты должна быть очень сильной.

Stern, Berg. Звезда, гора. Горные вершины под звёздным небом. Холодное, гордое имя для сильных, гордых людей. Дане захотелось сказать, что её и так жизнь постоянно вынуждала быть сильной, и сейчас она готова пройти через любые испытания, но только если они будут иметь смысл – а смысл для неё существует лишь в одном: чтобы быть рядом. Всегда – рядом с ним. Но тут ей подумалось – разве сможет она постоянно удерживать на расстоянии вытянутой, готовой обласкать руки, будто комнатную собаку, такого человека, как её Альрих? Ему, с его немыслимыми талантами, тесна обыденность, он будет упираться макушкой в повседневность, как в потолок низкой и тесной хижины, ему нужен простор, чистое небо над головой. Такого, как он, нужно уметь отпускать – туда, где нет хоженых троп, лишь горные кручи и пропасти. Отпускать, чтобы он вернулся. Он ведь всегда возвращается.

Им многому ещё предстоит научиться друг у друга. Ей – в том числе умению отпускать.

Альрих достал из бокового кармана кителя тетрадь в жёсткой чёрной обложке, слегка обугленную по обрезу.

– Я давно хотел, чтобы ты прочла. Сначала я писал это для себя, а потом для тебя. Не знаю, насколько написанное тут важно… и даже не уверен, что всё это представляет большой интерес. Но, быть может, эти записи расскажут тебе что-нибудь новое о том, почему я поступал тем или иным образом. Это многословный и довольно беспорядочный монолог – о моих буднях, о людях, с которыми мне приходилось иметь дело, о Зонненштайне, о Времени. Знаешь, у этой тетради непростая судьба. – Альрих усмехнулся: – Сначала я едва не казнил её, бросив в камин, потом она побывала в гестапо. Теперь она твоя. Так я буду говорить с тобой, пока меня не будет рядом.

Дана бережно взяла тетрадь, прижала к себе.

– Я хочу быть женой фон Штернберга, а не… – Она не докончила. «А не вдовой». Этого Дана не произнесла. Испугалась, что даже эту её нечаянную мысль подслушает неумолимое Время, чей безжалостный прозрачный взгляд постоянно видит перед собой Альрих; и не дай Бог, Время, которое слышит каждого, проглотит услышанное и, в слизи новорождённой реальности, выплюнет в будущее – в неведомое будущее, которого Дана так боялась.

– Прошу, исполни одну мою небольшую просьбу, – тихо прибавил Альрих. – Не смотри в мой кристалл, пока меня не будет рядом. Дождись меня так. Хорошо?

– Да. Обещаю, – легко согласилась Дана.

– Не бойся, – сказал Альрих, будто услышал её мысли. И наклонился, заключая её затылок в горячие ладони. Дана с готовностью привстала на цыпочки, запрокидывая лицо. Ей почему-то очень нравилась их огромная разница в росте.

* * *

И всё же Дана не сдержалась. Хоть и клялась Альриху перед его отъездом в том, что не будет заглядывать в кристалл для ясновидения, не будет спрашивать о будущем – о его будущем.

Дала слово, которого самым постыдным образом не сдержала.

Тягостно-долгий день после отъезда Альриха тянулся, словно болезнь, у Даны руки холодели от волнения, и звуки мира были отдалённы и нечётки. Несколько раз она открывала чёрную тетрадь в надежде, что твёрдые, каллиграфические строки, написанные той рукой, к которой она молча приникла бы сейчас и не отнимала бы больше от себя ни на мгновение, утешат её, но не могла погрузиться в чтение: лихорадило, она не находила себе места. В конце концов, уже под ночь Дана, презирая себя, решила прервать эту муку – и достала из чемодана Альриха хрустальный шар, завёрнутый в тряпицу из чёрного бархата, – ещё больше и тяжелее, чем её собственный, оставленный в Метгетене. Села на кровать – ту самую кровать, которая тонко и размеренно поскрипывала под ними предыдущей ночью, пока они упивались друг другом.

Дана долго не могла сосредоточиться. Придерживая шар на коленях, она откинулась на небрежно сваленные посреди кровати подушки.

– Альрих, – тихо сказала, глядя в тёмный потолок. – Альрих…

Пересела за стол – на краю лежала чёрная тетрадь, её сомкнутые, обугленные по краю страницы были как молчаливый укор. Рядом мерцала крошечным бриллиантом автоматическая ручка. Дана жалобно посмотрела на тетрадь, затем положила рядом хрустальный шар. Придерживая ладонями, наклонилась ближе. Будто отталкивая саму себя, зажимая рвущийся безмолвный вопрос, мысленно твердя о данном слове, Дана всячески убеждала себя, что только спросит о судьбе Эстер – давно ведь хотела. Всматривалась в прозрачную пустоту чистейшего хрусталя до тех пор, пока та не наполнилась видимой лишь ей одной белёсой дымкой, сквозь которую проступали смутные видения. Больничные стены, неуклюжие, не по росту, костыли. Эстер жива. Что бы с ней ни произошло тогда, в Пальмникене, она жива и будет жить.