Алтарь времени

Дана сбивчиво выдохнула. Это был хороший знак – она невольно загадала: если Эстер жива, значит, в будущем Альриха тоже всё в порядке. И, ругая себя за слабоволие, за то, что нарушает обещание, Дана вновь склонилась к кристаллу. Теперь она желала увидеть будущее Альриха. Суетливо оправдывалась перед собой: она имеет право, она должна знать, её существование будет невыносимым, если она немедленно не получит ответ.

* * *

Кристалл словно бы растёт, распахивается навстречу, и блёкнет кипучая сероватая дымка, широко раскрывается лесистый простор.

Дана видит Зонненштайн.

И свет. Белый свет, от которого в пыль развеиваются деревья, плавятся и текут камни.

И – тьму.

И ничего больше. Как она ни вглядывается – до слёз, до рези в глазах. Как ни старается увидеть хоть что-нибудь – хоть что-нибудь, кроме ничто.

Альрих

Динкельсбюль – Пренцлау – Тюрингенский лес

29 марта – 5 апреля 1945 года

Заранее чувствовать все патрули на своём пути. Объезжать все ловушки. Его сознание, обострившееся как никогда прежде, звенящее от напряжения беспредельного, нечеловеческого, почти на грани растворения «я», почти на точке перехода в некое изначальное, всеохватное состояние, вело его в обход всех возможных препятствий – забитых отступающими войсками магистралей, снующих повсюду отрядов жандармов и эсэсовцев, ищущих не только дезертиров, но – Штернберг был уверен – теперь и его. Более того, открывших на него настоящую охоту. Тем не менее Штернберга вела абсолютная уверенность в том, что он, несмотря на всё, беспрепятственно доберётся до Зонненштайна.

Он должен.

Он больше почти ничего не видел перед собой, кроме сияющих полей Времени. Ругался, пытаясь сосредоточиться на картине за лобовым стеклом, казавшейся плоской декорацией.

Однако подвело его вовсе не это.

На глухой лесной дороге сломался автомобиль. Такое смехотворно глупое, такое банальное обстоятельство – и так гибельно некстати оно было сейчас. И ровно в тот миг, когда Штернберг открыл дымящийся капот, между деревьями показался многочисленный, хорошо вооружённый патруль. Ровно то мгновение, когда Штернберг ещё мог исчезнуть, когда мог попытаться призвать на помощь свою власть над Временем – и когда сосредоточился лишь на проклятом моторе, силясь понять, сумеет ли что-то сделать с предательским механизмом. Именно этот миг был упущен.

Ему заломили руки за спину, скрутили, фуражка упала на землю. Содрали кобуру вместе с ремнём и портупеей. Сразу три ствола «MP-40» почти упёрлись ему в живот, а затем автоматы поочерёдно тыкались ему в спину, когда его заталкивали в железный фургон.

* * *

Четыре дня назад, выехав из Динкельсбюля, Штернберг прежде всего направился в Вайшенфельд – в тамошней его квартире, в сейфе, оставались кое-какие сбережения, которые, как Штернберг предполагал, могут ему вскоре понадобиться. Хотя беженцам, заполонившим Вайшенфельд, отчаянно не хватало жилья, его квартира так и оставалась запертой, тихой и тёмной. Сейф в кабинете стоял вскрытый гестаповцами, но второй сейф, потайной, в стене, был нетронут, цело было и его содержимое – купюры, бриллиантовые запонки, ещё немного кое-какой полезной красиво огранённой мелочи: в неё Штернберг позаботился перевести некоторую часть купюр, и посредством неё можно было приобрести то, что никак нельзя было приобрести иначе. Всё это Штернберг сгрёб в чемодан. Подумал, что хорошо бы один из таких камней – вот этот, например, небольшой, но самый сияющий и звёздчатый, – отдать ювелиру, чтобы тот сделал кольцо. Для Даны. Это был бы красивый, достойный жест, но на него совершенно не было времени. Вернувшись к «Мерседесу» и к невозмутимому водителю, Штернберг велел ехать в Берлин. И тут шофёр упёрся:

– Вам необходимо ехать в Пренцлау, в ставку рейхсфюрера, – напомнил Купер, лениво щурясь на солнце.

Штернберг поднял ствол автомата, который теперь повсюду таскал с собой.

– Стреляйте. – Купер нагло пожал плечищами: – Всё равно меня расстреляют как вашего сообщника, если я сейчас поеду, куда вы скажете. Мне приказано…

– Кем? Рейхсфюрером?

– Обергруппенфюрер Каммлер приказал. – Шофёр посмотрел на Штернберга даже как-то снисходительно, почти с сочувствием, если бывает равнодушие с оттенком сочувствия. – Каммлер на вас очень зол. Я бы на вашем месте это обстоятельство учитывал.

Штернберг мысленно чертыхнулся. Все последние дни он помнил о Зонненштайне и излучателе, чувствовал зреющую там боль, знал, что готовится нечто. Но совершенно забыл о Каммлере. За прошедшее время с сознанием генерала, повреждённым неудачным ментальным вмешательством, могло произойти что угодно. Каммлер мог, например, сойти с ума. А мог и полностью избавиться от ментальной зависимости. Каммлер, взбешённый осознанием того, что некоторое время Штернберг управлял им, как марионеткой, – да, это действительно стоило бы принять во внимание.

Тем не менее Штернберг собирался сначала совершить задуманное.

– Тогда выметайтесь из машины. Я поеду один.