Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

Изобретение внегосударственности как формы немыслимо без конкретного содержания надгосударственного, т. е. без Человечества. Для внегосударственности de юре надо, разумеется, быть внегосударственным de факто.

Человечество, внегосударственность и антианархизм сливаются, таким образом, воедино, образуя нашу троицу, нашу триединость, т. е. наше триединое социальное изобретение – Человечествоизобретение.

Остаётся нам более точно формулировать и внеклассовость, которую вкладываем во внегосударственность. Конечно, для путаников анархизма с его винегретами: анархо-синдикализм-коммунизм-индивидуализм, кооперация-спекуляция и проч. и проч. всё прекрасно сочетается, словно фальшивомонетничество с анархией. Для бандитов, воров духа, универсал-плагиаторов, универсал-невежд, удачно произведших «экспроприацию экспроприатора духа» и у которых их «универсал» висит на «патриотической» бороде Кропоткина (см. их «Универсал» № 119

): лавочник – рабочий класс, русский народ – универсал, беспринципность и анархо-икона – тождественны.

Что касается же методов критики анархизма, которым А. Гордин навострился в моей школе, в Социотехникуме, и ныне пускает в ход ораторским своим талантом, я могу лишь сожалеть, что они были усвоены им слишком рано в незрелой форме моего реформаторства и половинчатости. Изжить анархическую язву надо и можно лишь окончательно и бесповоротно и всецело.

Оставим потому всем этим универсал-винегретам, интер-винегретам и прочим анархо-винегретам ещё вывинегретиться и перейдём к анархо-синдикализму, единственному представителю истинно классовой «рабочей» психологии, у которого и анархизм на месте, как манчестерство у буржуазии20.

Первым делом поставим вопрос: почему и каким это образом анархо-синдикализм, не обладая, очевидно, никакой политической силой, не умевший одухотворить и увлечь рабочих ни до революции, ни по революции, ни за весь период отчаянной борьбы, вдруг вынырнул из небытия, став серьёзной угрозой, чуть ли не опасностью для коммунистического государства? А вот ответ. В тех странах, где рабочий был сильно угнетён, очень принижен и экономически слаб, его нельзя было двинуть в бой под знаменем чисто классового тред-юнионизма, а нужно было ему создать классовую идеологию с человеческим ореолом. Эту задачу блестяще выполнил Маркс – теоретически и не менее блестяще выполнил Ленин – практически. В т<ак> н<азываемой> России, где рабочему классу пришлось вынести тяготы царизма и совершить такой драматический скок: из монархии в коммунизм, – о синдикализме, идеологии рабочих, не только обедающих, но и завтракающих и ужинающих мясом, не могло быть и речи.

Эта идеология в самый раз для исстари республиканских стран, где буржуазный либерализм незаметно, эволюционно, с маленьким нажимом, который, возможно, наречётся громким именем «социальной революцией», может перейти в рабочий либерализм: через участие в прибылях – в анархо-синдикализм, при котором место хозяина-фабриканта займёт хозяйственная демократия, толпа рабочих-хозяйчиков с выборными директорствами, которые, шкурнически снюхавшись между собою, затеют локаут против общества, т. е. синдикаты, которые, в свою очередь, наладят свою федерацию, и последняя – конфедерацию и кон-кон-кон до бесконечности – всё для большего барышничества и наилучшей «обработки» общества. Синдикат буржуа с его эгоистически классовой физиономией остаётся тем же, он лишь передаётся более широкой группе шкурников, именуемых рабочими. Никакие общественные интересы, уже не говоря о человечественных, в счёт не принимаются, лишь фабрикантские барыши, получаемые от эксплуатации гения, т. е. изобретательности, Человечества, становятся уделом крупной массы мелко-фабрикантов. Рабочий и фабрикант сливаются в одном лице с победой психологии последнего. «Всё моё», – говорит новый буржуа, загребая себе в карман результаты многотысячелетней изобретательности Человечества.

Но пошёл ли даже сам рабочий на смерть во имя этой идеи, способна ли она одухотворить на длительную смертельную борьбу, на жертвы, может ли она рассчитывать на героизм, на симпатию других слоев? Очевидно, угнетённому рабочему нужен был идеал коммунизма, идеал неклассовый, идеал упразднения классов, идеал экономического освобождения всего общества.

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное