Анархизм

Анархизму нтъ и не можетъ бьггь мста среди мародеровъ, предателей, алкоголиковъ, сутенеровъ, жандармовъ, государственныхъ террористовъ. Ихъ дерзанія родятъ погромы и рабство, и никогда анархическая свобода не можетъ вырасти изъ ихъ дерзаній.

Анархизму нтъ мста въ безстыдномъ, безотвтственномъ сброд, который свой бунтъ начинаетъ съ разгрома погребовъ и винныхъ заводовъ, безсмысленнаго разрушенія и расхищенія того, что можетъ и должно быть обращено на пользу народную, безсмысленныхъ убійствъ, безсмысленныхъ насилій, самосудовъ, достойныхъ людодовъ.

Анархизму нтъ мста среди тхъ, кто, свергнувъ сегодня иго деспотизма, завтра проектируетъ иную усовершенствованную диктатуру, революціонныя охранки, тюрьмы, революціоннаго жандарма, революціей оплаченныхъ убійцъ?

Только то дерзаніе становится героическимъ, которое несетъ въ себ достаточное содержаніе, которое продиктовано сознаніемъ возвышающаго его идеала.

Только то дерзаніе становится анархическимъ, которое соотвтствуетъ содержанію его основныхъ устремленій, которое несетъ подлинно освобождающій смыслъ, а не варіируетъ формы насилія.

И прежде всего необходимо подчеркнуть, что анархизму претитъ іезуитская мораль, что въ глазахъ анархизма средства не могутъ быть оправданы цлью, что анархическая мораль должна быть построена на признаніи внутренняго соотвтствія средствъ цлямъ. Только такое средство можетъ быть употреблено анархизмомъ, которое не противорчитъ его цлямъ, избраннымъ въ данныхъ условіяхъ, или инымъ — боле цннымъ, съ точки зрнія его морали.

Поэтому, анархизмъ, если онъ хочетъ не только имть наиболе совершенный изъ извстныхъ общественныхъ идеаловъ, но хочетъ воплотить его въ жизнь, не можетъ, не сметъ отказаться отъ нкоторыхъ уступокъ реальности, неизбжныхъ въ условіяхъ человческаго общежитія.

Человкъ, какъ личность — свободенъ, какъ членъ опредленной общественности — обусловленъ. И эта обусловленность — имманентна общественности. Кто хочетъ эмансипироваться отъ обусловленности соціальной стороны своего существованія, тотъ долженъ отказаться отъ самой общественности. А это въ современныхъ условіяхъ существованія — невозможно, равносильно смерти.

И самый абсолютный, самый непримиримый идеалъ, не можетъ претендовать на немедленное утвержденіе его въ жизни и на вытсненіе всхъ тхъ относительныхъ цнностей, среди которыхъ живетъ человчество.

Это великолпно показалъ В. Соловьевъ въ «Оправданіи добра».

Требованіе осуществленія абсолютнаго идеала, не считаясь съ міромъ относительнаго и необходимыми уступками ему, заключаетъ въ себ неизбжное внутреннее противорчіе: «Въ самомъ существ безусловнаго нравственнаго начала — пишетъ онъ въ «Оправданіи Добра» — какъ заповди или требованія... заключается уже признаніе относительнаго

элемента въ нравственной области. Ибо ясно, что требованіе совершенства можетъ обращаться только къ несовершенному, обязывая его становиться подобнымъ высшему существу, эта заповдь предполагаетъ низшія состоянія и относительныя степени возвышенія» (Нравственность и право).

Или еще въ другомъ мст: «Отрицать во имя безусловнаго нравственнаго идеала необходимыя общественныя условія нравственнаго прогресса, значитъ, во-первыхъ, вопреки логик смшивать абсолютное и вчное достоинство осуществляемаго съ относительнымъ достоинствомъ степеней осуществленія, какъ временнаго процесса; во-вторыхъ, это означаетъ несерьезное отношеніе къ абсолютному идеалу, который безъ дйствительныхъ условій своего осуществленія сводится для человка къ пустословію; и, въ третьихъ, наконецъ, эта мнимо нравственная прямолинейность и непримиримость изобличаетъ отсутствіе самаго основного и элементарнаго нравственнаго побужденія — жалости, и именно жалости къ тмъ, кто ея боле всего требуетъ — къ малымъ симъ. Проповдь абсолютной морали съ отрицаніемъ всхъ морализующихъ учрежденій, возложеніе бременъ неудобоносимыхъ на слабыя и безпомощныя плечи средняго человчества — это есть дло и нелогичное, и не серьезное, и безнравственное».

Оставляя въ сторон «жалость», какъ специфическій элементъ религіозно-философской системы Соловьева, мы должны признать доводы его въ защиту «относительныхъ степеней возвышенія» — неотразимыми и особенно для того міросозерцанія, которое утверждаетъ себя «боевымъ», по преимуществу, и которое боле всего отталкиваютъ уродства квіетизма.

Отказаться отъ признанія «низшихъ состояній», отъ постояннаго и непрерывнаго воплощенія своего «безусловнаго» въ неизбжно «относительныхъ» условіяхъ общественной среды — значило бы сознательно обречь себя на безплодіе, на невозможность общественнаго дйствія и тмъ самымъ признать тщету своихъ утвержденій. Идеалъ — какъ хорошо сказалъ одинъ писатель — есть всегда путь, то-есть переходъ отъ даннаго къ должному, который включаетъ, слдовательно, и дйствительность и идею.

Такъ приходимъ мы къ сознанію неизбжности уступокъ относительному. Стремленіе къ своему общественному идеалу и послдовательное осуществленіе его въ жизни и есть вндреніе абсолютнаго въ рамки относительнаго.