Анхен и Мари. Выжженное сердце

Она рывком выдернула со стола желтоватый лист казённой бумаги. Взгляд бегал по ровным строчкам бланка, исписанного каллиграфическим почерком. Услышав голос господина Цинкевича в доме, Ольга воровато оглянулась – делать нечего, госпожа Колбинская сложила бумаги за лиф платья.

Анхен отдёрнула руку и выбралась из этого змеиного клубка, состоящего из малорослого драчливого Степана и его коварной мачехи, а также служащих полиции. Госпожа Ростоцкая отошла к дубовому буфету, наблюдая, как Иван Филаретович встал между враждующими и развёл руки в сторону, предотвращая дальнейшие попытки нападения пасынка или вдовы. Городовой же с трудом удерживал Колбинского-младшего – мал да удал.

– Кхе-кхе! Ха-ха! Забавно, однако, – цинично заметил доктор, улыбаясь и поддерживая спадающий фиолетовый пояс.

– Господа, побойтесь Бога! Труп Вашего близкого родственника не совсем ещё остыл, а вы ведёте себя неприлично. Неприлично! – рявкнул господин Громыкин.

Это прозвучало убедительно. Степан отвернулся от всех, толкнув городового – да отстань ты! Запыхавшаяся Ольга прошла и села в кресло красного дерева, театрально закрыв лицо руками.

– Фёдор Осипович, можно Вас? – спросила Анхен, решившись.

Она подошла к рыжебородому дознавателю и уверено отвела его в сторонку. Там… за лифом блузки… под платьем… бумаги…

– А Вы откуда знаете? Откуда? – недоверчиво отстранился от неё господин Громыкин.

– Почувствовала драки в процессе я. Шуршало, – нашлась художница.

– Сударыня, у Вас под платьем что-то есть? Есть? – спросил напрямик рыжебородый дознаватель, обращаясь к Ольге.

– Нижнее белье. Показать? – отрезала госпожа Колбинская.

– А вот дерзить не надобно. Ни к чему это, – спокойно, с достоинством ответил господин Громыкин, округляя глаза-пуговки. – Иван Филаретович, возьмите кухарку и обыщите вдову. Обыщите.

Ольга встала, вспыхнув от гнева, но посмотрев на господина Самолётова, уверенно направляющегося к ней, и поняв серьёзность положения, обреченно села обратно в кресло.

– Нет нужды, – процедила госпожа Колбинская, вытаскивая бумаги из-за лифа платья и протягивая их делопроизводителю.

Господин Самолётов взял бумаги и отдал их господину Громыкину.

– Ага. Вон оно что, – сказал дознаватель и нахмурился.

Город Санкт-Петербург

Второе сентября одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года

Я, Колбинский Иван Дмитриевич, настоящим завещанием делаю следующее распоряжение:

1. Дом в поселке Хитряево, китайские вазы и всё остальное моё имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю сыну моему Колбинскому Степану Ивановичу.

2. Завещание сие составлено в двух экземплярах, каждый из которых собственноручно подписан завещателем. Один экземпляр завещания хранится в делах нотариуса города Санкт-Петербурга Одинцова Порфирия Павловича, а другой экземпляр выдаётся завещателю Колбинскому Ивану Дмитриевичу.

Подпись завещателя

– Убийца, да ещё и воровка!!! – заорал Степан, пытаясь вновь накинуться на мачеху.

Однако городовой ловко предупредил сию попытку.

– Обождите нападать, молодой человек, – сказал господин Громыкин, прищурившись. – А Вы-то сами как здесь оказались? Вы здесь не живёте, как я понял. Кто известил Вас о случившимся? Кто?

– Никто не извещал. Вот. Взгляните, – пробасил наследник, вытаскивая из кармана сложенную бумагу. – Отец был у меня вчера, не застал на квартире да записку оставил. Мол, приезжай срочно, надобно какие-то бумаги передать. Я приехал, а тут вы, господа, сидите да душегубица эта. Ну, теперь мне ясно, какие бумаги он хотел мне передать.

– А чем Вы занимаетесь, молодой человек? Работаете, учитесь? Чем? – поинтересовался дознаватель.

– После Императорского Санкт-Петербургского университета служу в химической лаборатории при сём заведении. По стопам отца пошёл, химией занимаюсь, на благо Отечеству служу, – с гордостью заявил Колбинский-младший.