Анхен и Мари. Выжженное сердце

Анхен пристроилась в креслице красного дерева рядом с Ольгой и набросала в блокноте портрет Степана – крупная голова, большие ледяные глаза, чуб, узкие плечи. Не похож на отца-богатыря. Не похож. Разве только голос.

– Так. Дом – понятное дело, – сказал рыжебородый дознаватель, оглядывая добротную дачу в посёлке для избранных. – Хотя не совсем ясно, как директор гимназии отхватил сие богатство. Как?

– Да тут всё просто. Батюшка получил сей дом, будучи на службе в военном ведомстве в награду за изобретение, – ответил наследник.

– Вот как? А что за изобретение? И что же он дальше по военной части карьеру не сделал? – удивился господин Самолётов.

– Господа мои, голубчики, право слово, не ведомо мне, что там произошло. Батюшка не любил об этом рассказывать. Только отстранили его от дел да в отставку отправили. Подсидел его кто-то там, напакостил, сподличал что ли. Не стану врать, не ведомо мне сие, – сказал Степан, приложив руку к груди.

Похоже, что не врёт.

– А что за вазы завещал Вам покойный? Где они собственно? Где? – спросил господин Громыкин.

Степан развернулся и повёл всю компанию в другую комнату. В ней стены исполосовали полки – узкие, широкие, низкие, высокие. Одно смущало – полки были пусты.

– Успела-таки, зараза, спрятать вазы. Подсуетилась, стерва! – снова закричал вспыльчивый наследник, оборачиваясь.

Ольга предусмотрительно встала за спину господина Громыкина.

– Не брала я их! Убийцы, должно быть, унесли, – защищалась вдова.

– Спокойнее, господин Колбинский. Лучше расскажите-ка нам об этих вазах, – попросил дознаватель. – Расскажите.

– Извольте. Батюшка слыл в определённых кругах знатным коллекционером. Скупал вазы китайские, как только находилась лишняя копеечка.

– Ну, не копеечку они стоят у антикваров. Вовсе нет, – заметил господин делопроизводитель.

– Нет, конечно. Это я образно. Дорогие вещицы, я вам доложу. Настоящий китайский фарфор, да притом старинный. Батюшку всегда привлекали тайны, загадки, а от таинственного Китая веяло ещё и экзотикой. Мечтал он собрать самую большую коллекцию китайских ваз в России да музей открыть. Имени себя.

– Лавры Третьякова покоя ему не давали? – догадалась госпожа Ростоцкая.

Все уставились на художницу.

– Назад лет восемь того открыл искусств галерею в Москве меценат Третьяков. Не слышали вы разве, господа? – удивилась Анхен.

– Быть может, – нехотя согласился Степан. – Да и вообще занятие сие мне не нравилось, но что прикажете делать?

– А много ли было в коллекции ваз? – уточнил господин делопроизводитель.

– Да почитай все полки заполнил батюшка. Штук двадцать. Не меньше, – ответил наследник, задумавшись.

– Знаете что, господин Колбинский, и вы, сударыня, – сказал господин Громыкин, оглаживая рыжую бороду. – Опишите-ка вазы сии в мельчайших подробностях, господин Самолётов внесёт в протокол, а госпожа Ростоцкая их нарисует. Да, нарисует.

На зарисовку похищенной коллекции времени ушло не мало. Блокнота Анхен не хватило, пришлось брать бумагу в кабинете-спальне покойного. Однако, в конце концов, у следствия были рисунки всех похищенных китайских ваз. Когда госпожа Ростоцкая заходила за бумагой, она заметила, что свеча на столе за ночь совсем оплыла – воск залил позолоченный канделябр. Складывалось впечатление, как будто свечу оставили без присмотра.

– Фёдор Осипович, подойдите сюда, – послышался голос делопроизводителя из коридора.

– А это что такое?

Анхен не выдержала, оставила блокнот на столике, стоящим промеж кресел, и двинулась за дознавателем. Господин Самолётов стоял на полу на коленях и собирал в носовой платок тёмно-коричневые матовые крошки с ковровой дорожки.

– Что сие? – спросил господин Громыкин, склоняясь.

– Табак, – ответил делопроизводитель, нюхая крошки сам и подавая их для дегустации начальнику. – Nicotiana.

Фёдор Осипович тоже понюхал, сделал глаза-пуговки и вернулся в гостиную.

– Сударыня, Ваш муж курил? – спросил дознаватель Ольгу.

– Ни в коем случае. Даже запаха табака не переносил, – ответила вдова.

– А вы, сударь, курите? – повернулся господин Громыкин к Степану.

– Не имею такую привычку, – буркнул младший Колбинский, потом добавил. – Отец, и правда, не выносил табак, и мне запрещал.

– Что же Вы вдову не спрашиваете о пристрастии к курению? – спросила дознавателя художница. – Нравы теперь такие, знаете, эмансипе и прочая и прочая.

– И верно. Верно. Вы не курите? – обратился он к Ольге.

– Нет, – коротко ответила госпожа Колбинская и отвернулась.

В коридоре опять завозился делопроизводитель и позвал к себе начальника. Рядом с рассыпанным табаком под приставным столиком господин Самолётов нашёл торчащий из стены гвоздь с клочком манжеты от рубашки покойного.

– Ага. Значит, его волокли, он зацепился рукавом и надорвал манжету. Волокли, – задумчиво произнёс господин Громыкин, поглаживая себя по бороде.

– Но зачем нужно было его переносить? – спросил делопроизводитель.

– Вопрос прекрасный. Ответ неизвестен, – сказал дознаватель.

– Как думаете, жена могла это сделать? Директор гимназии тяжёлый.

– Она могла найти помощников. Могла.