Анхен и Мари. Выжженное сердце

– Почему ты этим занимаешься, а не… он? – спросил учитель, неопределённо мотнув головой в сторону дачи директора женской гимназии.

– Он… приболел… после ссоры, – сказала она, вставая. – Так ты мне поможешь?

Новая, но хорошо смазанная и уже объезженная бричка катилась по мостовым Петербурга неслышно, лишь раздавался мерный цокот копыт, словно маленькие молоточки били по наковальне. Тёмно-красная бричка легко пронеслась по тракту и просёлочным дорогам, так что они скоро въехали в Хитряево, встретив по дороге лишь старика с удочкой, уныло бредущего в сторону реки.

– Не надо. Не время сейчас, – сказала Ольга, отстранив от себя руку бывшего любовника.

Он никак не мог избавиться от соблазна, так сильно ему хотелось её поцеловать. В эти алые манящие губы. И когда они вошли в дом, будто притихший после драки, он не удержался и притянул её к себе.

– Как же от тебя пахнет! Летом и цветами, – зашептал Александр прямо её в ухо.

– Не время. Саша, не сейчас!

Ольга быстро провела его в узкую комнату, всю уставленную китайскими вазами.

– Так много?! – удивился учитель.

– Не волнуйся. Мы их сейчас сложим как матрёшки – маленькие вазы завернём в тряпки и поставим в большие.

Как ни странно, но вся коллекция уместилась в бричке. На обратном пути ему опять встретился тот старик, уже возвращавшийся с ночной рыбалки. Как Александр не старался ехать тихо и аккуратно, но вазы всё равно позвякивали на ходу.

Госпожа Ростоцкая убрала руку от учителя и снова оказалась в своём теле среди коллег, занимающихся обыском. Эта её новая особенность стала нравиться Анхен всё больше и больше. Видеть воспоминания других людей – со всеми запахами, прикосновениями, эмоциями, шевелениями в сердечной мышце и даже, пардон, слабостью в животе – это всё равно, что проживать чужую жизнь. Даже чтение книг не сравнится с этим ощущением. Нет, определённо, ей это нравилось. Художница подошла к господину Громыкину и зашептала ему в ухо.

– Увести жену подозреваемого прикажите Вы. При ней всей правды он Вам не расскажет.

Рыжебородый дознаватель хотел было воспротивиться – где это видано, чтобы яйца курицу учили? – но потом пригляделся к господину Кожелюбову и распорядился.

– Увести хозяйку дома!

Возмущённую купеческую дочь городовой вывел из гостиной. Учитель уселся в то самое креслице и поведал как на духу обо всём, что случилось в злополучную для него ночь. Ну, почти обо всём. Ту часть о красоте Ольгиных глаз при свете свечей он благоразумно опустил, ну и про соблазны тоже.

– Хм. Так кто же тогда убил господина Колбинского? – спросил господин Громыкин, выслушав сбивчивый сей рассказ. – Кто убил, я Вас спрашиваю?

– Не ведомо мне сие, – пожал плечами господин Кожелюбов.

– Когда Вы, молодой человек, с вазами возились с молодой вдовушкой, начальник Ваш уже дуба дал, – добавил дознаватель. – Уже дал дуба.

– Я не знал, что господин Колбинский мёртв. Честное благородное слово! – воскликнул подозреваемый, встав с кресла.

– У Вас и мотив был его устранить. Вы же ссорились накануне. Он грозился выкинуть Вас из гимназии, – продолжал его запугивать господин Громыкин. – А увольнение Вам ни к чему. Сами признались, что на жалование живёте.

– Это всё были рабочие моменты! – оправдывался учитель.

– Со спущенными штанами? С обнимку с чужой женой? Так Вы решаете рабочие вопросы? – уточнил дознаватель, ухмыляясь.

– Послушайте, – попыталась вмешаться в разговор Анхен.

– Довольно! – рявкнул на неё господин Громыкин и распорядился. – Забирайте его.

– Негодяй! Кобель несчастный! Всё батюшке про тебя доложу, помяни моё слово, – заголосила жена господина Кожелюбова.

– Зачем Вы… про Ольгу… Я же просил, – упрекнул учитель.