Анхен и Мари. Выжженное сердце

Анхен потянулась к блокноту. Учитель был необычайно хорош собой – высок и статен, с "хорошим" мягким взглядом синих глаз, таких же синих, как у Ольги. И как порою у моря. И как у неба. Херувим, одним словом. Немудрено, что госпожа Колбинская не устояла и поддалась искушению.

– Вы поедете с нами, – просто сказал задержанному господин Громыкин и кивнул делопроизводителю. – Забирайте его.

– Куда? – хором спросили господин Самолётов и господин Кожелюбов.

– В Хитряево, вестимо. Куда ещё? – удивился в свой черёд дознаватель.

В фасонистой бричке поехал господин Самолётов. Задержанного посадили в полицейский экипаж. Ухабистая дорога до дачного посёлка показалась Анхен намного короче, чем тогда, когда она ехала по ней впервые. Отчего так случается?

– Дык темно же было там тогда. Тем-но-о-о, – растягивал слова старик-свидетель. – Не пытайте меня, господа хорошие. Не видел я яво лица, не ви-дел.

– А бричка та или другая той ночью проезжала мимо? Ну, бричку-то должон запомнить, – давил на свидетеля господин Громыкин.

– Бричка та. Похоже очень на ту. Да точно, та бричка, барин. Ага.

На том и порешили.

* * *

Господин Громыкин откланялся ещё в Хитряево и уехал домой в полицейском экипаже вместе с задержанным, а господин Самолётов любезно предложил довезти госпожу Ростоцкую до дома в модной бричке с красным подбоем. Когда их экипаж остановился на Гороховой улице, уже изрядно стемнело – лишь из окон лился слабый мягкий свет. Это Вам не Невский проспект, где электрические фонари всю ночь горят так ярко, что можно газету читать. В их районе сгущалась темнота, хоть глаз выколи.

Однако сие обстоятельство не помешало госпоже Вислоушкиной выглянуть из-за занавески и рассмотреть в мельчайших деталях – без лорнета, заметьте! – столь торжественное возвращение незамужней пансионерки. Даром, что из дворянской семьи, а всё туда же – по ночам с кавалерами на экипажах катается.

Делопроизводитель спрыгнул с подножки, обошёл кругом и подал художнице руку. Анхен церемонно спустилась и, заметив в окне домовладелицу, также церемонно присела в книксене, как будто она была на приёме в Зимнем дворце. Госпожа Вислоушкина фыркнула и возмущённо скрылась за занавеской.

– До завтра, Иван Филаретович. Покорнейше благодарю за увлекательную поездку, – сказала она, обернувшись к спутнику.

– Ой, да что Вы такое говорите, Анна Николаевна. С Вами выезжать – одно удовольствие. C'est bien. Честь имею, – откланялся господин Самолётов, скрылся в бричке и затерялся на тёмных улицах столицы.

Дома Анхен застала сестру за любимым занятием – Мари читала книгу и выписывала в сафьяновый альбом с золотым тиснением, подаренный ей когда-то её любимым папа́, красивые цитаты. Другую часть листа она разрисовывала цветами и ангелочками. Фу!

– Опять размножаешь пошлость на картоне, ни в чём неповинном? – поинтересовалась художница, скорчив улыбчивую гримасу.

– Ежели в тебе нет тонкости и изящества, то можешь бегать за преступниками с блокнотом и карандашом. Вдруг они испугаются, – парировала учительница.

– Как в гимназии дела? – спросила Анхен, присев на корточки и приглаживая длинные чёрные уши любимицы-крольчихи, незамедлительно прискакавшей к ней.

– Все только и говорят про господина Кожелюбова и его арест. Неужели он, и в правду, убийца?! Нет. Не могу поверить, что Александр Николаевич мог пойти на преступление ради должности и жалования. Помнишь, директор грозился его уволить? – оживилась Мари.

– А если это была ревность? Не думаешь ты, что он из ревности убил соперника?

– Хм. Не думала, а ведь точно. Что если, это было преступление страсти? – Мари оживилась ещё больше.

Очки запотели. Нездоровый румянец заиграл на её лице. Видимо, сестра опять увлекалась сладостями, пока никого не было дома. Знаем мы её аллергичные припадки.

Обыск

Анхен вышла из экипажа и оглядела добротный деревянный дом на каменной кладке. Лучи осеннего солнца окрасили его высокие расписные ставни рыжим цветом. Госпожа Ростоцкая вдохнула утреннего воздуха полной грудью. Пахло зеленью, хотя кое-где жёлтые листья устилали зеленеющий ещё палисадник – неотвратимо приближалась осень.

Господин Кожелюбов Александр Николаевич жил в особняке на окраине Петербурга. Ночь он провёл в кутузке, а на следующее утро господин Громыкин вместе с постановлением на обыск привёз его домой.

– Это что же он натворил, Ваше благородие? – спросила румяная молодая женщина в голубом платье, уперев руки в бока, когда они завели подозреваемого внутрь.

– Мы пока выясняем все обстоятельства совершённого преступления, – туманно ответил дознаватель, осматривая гостиную купеческого дома.

– Это какого ещё преступления? – спросила жена-купчиха, накинув на плечи синий павлопосадский цветастый платок.

Она с тревогой и негодованием наблюдала, как городовые расхаживают по её дому, заглядывая в каждый угол.

– Убийство директора гимназии. Вы, сударыня, в понедельник вечером и ночью где пребывали? – пошёл в атаку дознаватель.

– В Новгородской губернии, на озере Ильмень, – не задумываясь, ответила женщина.

– По какой нужде?