Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

К вящему раздражению британской стороны, Бонне проявил большее уважение к советской инициативе. Он сказал Сурицу: «Первое впечатление у [меня] сложилось очень благоприятное»[538]. И ничего удивительного: Францию от нацистского вермахта не защищал Ла–Манш. Даладье и Бонне никогда не желали военного альянса с СССР. Оба боялись распространения коммунизма по Европе в случае очередной войны, однако сотня советских дивизий теперь нужна была больше. Французский военный атташе в Москве сказал, что Красная армия может сформировать 250 дивизий в течение первого года мобилизации[539]

. В итоге, когда к 1941 г. война подошла к границам СССР, в Красную армию удалось мобилизовать более чем в два раза больше. Французская общественность, как и британская, горячо приветствовала альянс с Советским Союзом и рассчитывала на него, хотя правые круги, особенно во Франции, все ещё противились сближению с Москвой. В конце весны жёлчь французской правой прессы вызвала протест Потёмкина. «Если хотите видеть нас в качестве союзников, прекратите оскорблять», — сказал он в сущности французскому послу[540]. Пайяр, французский поверенный в делах в Москве, предупреждал Париж, что если Франция продолжит игнорировать СССР, советское правительство может прибегнуть к политике изоляции или сблизиться с Германией. Французское посольство неоднократно отправляло подобные предупреждения ещё с 1933 г. Посол Франции в Лондоне Корбен советовал Кадогану отнестись к советским предложениям «со всей возможной серьёзностью». «Прямой отказ даст русским [повод] поставить оба правительства в неудобное положение, потому лучше принять некоторые разумные предложения»[541]

.

От Лондона никаких вестей не было. Литвинов начал проявлять беспокойство: он резко отчитал Сурица за то, что тот передал Бонне предложения Советского Союза только в устной форме, а не на бумаге, будто это что–то могло бы изменить[542]. «Мы считаем все восемь пунктов наших предложений органическими частями единого и неразрывного целого, — написал он Сурицу несколько дней спустя. — Предложение в целом составляет минимум наших пожеланий. Хотели бы знать мнение французского и английского правительств по проекту в целом»[543]

. Создавала ли реакция Литвинова впечатление, что к предложениям СССР можно относиться несерьёзно или что Союз не настроен на серьёзные ответы? «Пусть историки, которые продолжают отрицать, что Сталин хотел создания военного альянса с Западом, — пишет Стивен Коткин, — объяснят, почему лишь он один сделал предложение, в письменной форме»[544].

21 апреля у Литвинова состоялось напряжённое совещание со Сталиным, его правой рукой, Вячеславом Молотовым, и другими, на котором обсуждались переговоры с Британией и Францией. Там же был и Майский, которого отозвали для консультаций. Он хотел знать, были ли дни Литвинова как наркома сочтены[545]

. Чем дольше не было ответа из Лондона, тем больше он беспокоился. Возможно, Чемберлен и Бонне ждали шага им навстречу от Гитлера, чтобы можно было вернуться к «мюнхенскому положению». О таком «рецидиве» со стороны Чемберлена и Бонне Литвинов писал: «я отнюдь не считаю исключённым. что Чемберлен ведёт переговоры с СССР только под давлением оппозиции, некоторой части консерваторов и общественного мнения»[546]. И был прав.

В Москве имели основания не доверять Чемберлену и Бонне. Правда, на этот раз Литвинов, кажется, был излишне строг к Бонне, который пытался убедить Форин офис изменить позицию по альянсу с Советами. Он верил, что Москве нужно предложить взаимные обязательства, только идею взаимности понимал с оговорками. По плану Бонне, СССР должен был прийти на помощь Британии и Франции, если те начнут действовать против немецкой агрессии в Восточной и Центральной Европе, но Франция и Британия в подобных обстоятельствах не были обязаны помогать СССР. Французское посольство направило предложение Бонне в Форин офис, но там к нему отнеслись прохладно. «Боюсь, французское правительство как будто хочет в чем–то последовать советскому плану, — заметил Кадоган. — В большей степени, чем мы можем себе позволить». «Мне это не по душе!» — отреагировал Галифакс[547]. Как объяснял позднее Сидс, это было неудивительно, поскольку Бонне спутал карты британской дипломатии. «Получая два различных предложения, только дурак (а русские не дураки) не захочет принять более выгодное»[548].