Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

Чтобы ни говорил Пайяр, французская позиция едва ли была лучше британской. Даже когда Бонне пытался продавить «французскую формулу» в Лондоне, он подчёркивал, что само её появление важнее содержания. Бонне писал Корбену: «Мы думаем не о “постоянном соглашении” с Москвой, а только “временном” (occasionnel), строго ограниченном конкретными возможными случаями»[567].

С послом Корбеном Кадоган вёл себя почти так же пренебрежительно, как и с Литвиновым. Он вовсе не считал необходимыми предварительные консультации с французами перед выдвижением предложений Москве. «Но все же мы никогда не должны забывать держать французов в курсе дела», — советовал Кадоган коллегам[568]. Возможно, британцы думали, что СССР поведёт себя так же, как Франция. «Наша задача. держать Россию на задворках, избегая противостояния с ней», — объяснял Чемберлен Хильде[569]

. А как раз «держаться на задворках» советское правительство вовсе не собиралось.

Наступило 10 мая. Майский доложил об очередном оживлении «сторонников мюнхенской политики». «Мне уже не раз приходилось указывать на то, что “душа души” Чемберлена в области внешней политики сводится к сговору с агрессорами за счёт третьих стран. Однако с середины марта дальнейшее проведение такой политики в открытом виде сделалось для премьера очень затруднительным». Мартовские события, особенно исчезновение Чехословакии как государства, взбудоражило общественное мнение. Так что теперь Чемберлену приходилось действовать, отойдя от привычной позиции и шаг за шагом отказываясь от «так называемой “новой политики”». Будь у него возможность, он бы вернулся к политике умиротворения, пусть даже возникли бы значимые препятствия. Общественное мнение было «раздражённо антигерманское и настойчиво требующее сопротивления агрессорам». Майский упоминает опрос Института Гэллапа, показавший, что «за немедленный альянс с СССР» выступают 87% опрошенных.

«В высшей степени любопытна была также здешняя реакция на уход тов. Литвинова. В течение первых трёх дней вся английская пресса усиленно спекулировала по вопросу о причинах ухода и о значении данного факта. Было выдвинуто много самых разнообразных, подчас совершенно фантастических теорий. Однако как красная нить через все эти рассуждения английской печати проходил один тревожный вопрос: а не означает ли это отказа СССР от сотрудничества с Англией и Францией. И не только в печати. Мне известно, что 4 мая, то есть на другой день после того, как уход тов. Литвинова стал известен в Англии, в Форин офис царила настоящая паника, и настроение там стало несколько успокаиваться лишь с 5 мая, после того, как были получены сравнительно успокоительные сообщения от Сидса в том смысле, что уход тов. Литвинова отнюдь не означает смены политики».

«Я склонён прийти к выводу, — писал Майский, — что нынешний рецидив политики “умиротворения” едва ли имеет шансы на долгую жизнь и что логика вещей должна толкать Англию по линии сопротивления агрессорам»[570]

.

Майский регулярно посылал отчёты об общественном мнении британцев, как, конечно, и должен был. В НКИД хотели знать, насколько серьёзно британское правительство относится к коллективной безопасности в связи с угрозой нацистской Германии. Она никуда не делась. Майский пытался убедить Молотова, что обстоятельства изменились. Он давал оценку на основе хорошей информированности, у него были контакты повсюду в Лондоне.

Майский не особенно надеялся на Чемберлена, но работал со многими членами консервативной партии, а также представителями оппозиции. Дэниел Хакер выдвигает мысль о том, что знание общественного мнения в Британии и Франции подстегнуло упрямство, с которым советская сторона вела переговоры. Хакер несколько раз цитирует отрывки из дневника Майского, переведённые на английский, а также комментарии советских дипломатов, переданные со слов их британских коллег, чтобы подкрепить свою точку зрения, однако не приводит никаких доказательств из советских архивов[571]. Зыбкое основание для построения теории. Советская несговорчивость проистекала из скепсиса по поводу намерения Англии и Франции противостоять немецкой агрессии. Неудачи прошлых пяти лет по заключению договора о коллективной безопасности вынудили Молотова припереть Францию и Британию к стенке, чтобы быть уверенным в том, что в ответственный момент они не бросят СССР наедине с вермахтом. И в этом была не советская паранойя, а советский опыт. Стал ли бы любой здравомыслящий дипломат, к которому годами относились с видимым высокомерием, доверять таким коллегам, как Чемберлен и Бонне? Отчёты Майского давали советскому правительству основание продолжать затянувшиеся переговоры. Несговорчивость Москвы объяснялась неуверенностью в намерениях Британии и Франции, которую Майский и Суриц никак не могли преодолеть — и небезосновательно.