Апейрогон. Мертвое море

В тот день, в тысяча девятьсот девяносто седьмом году, три террориста-смертника подорвали себя посреди улицы Бен-Йехуда в центре Иерусалима, три бомбы – одна за другой. Они убили восьмерых – себя и еще пятерых человек, включая трех маленьких девочек. Одной их этих девочек была наша Смадари. Это был четверг, три часа дня. Она ушла из дома купить школьные книги, а после собиралась пойти записаться на уроки джазовых танцев. Приятный, спокойный день. Она шла вниз по улице с друзьями и слушала музыку.

Я направлялся в аэропорт Бен-Гурион и услышал о взрывах по радио. Когда ты получаешь новости о взрыве, о любом взрыве, где угодно, то сначала надеешься, что в этот раз палец судьбы не укажет на тебя. Каждый израильтянин знает это чувство. Ты привыкаешь о них слышать, но это не спасает от страха. Ты просто ждешь, и слушаешь, и надеешься, что это не ты. А потом не слышишь ничего. А потом твое сердце начинает тяжело стучать. И ты делаешь несколько телефонных звонков. А потом еще несколько. Ты спрашиваешь, спрашиваешь и спрашиваешь о своей дочке. Звонишь еще раз, звонишь еще раз. Но никто ничего не слышал. Никто ее не видел. А потом слышишь что-то новое. Что в последний раз ее видели рядом с улицей Бен-Йехуда, в центре города. И теперь ты слышишь, как сердце стучит у тебя в ушах. И ты, и твоя жена, вы вместе едете в город. Ты быстро ведешь машину, думаешь, нет, это невозможно, нет, нет, нет. Ты бросаешь машину, выбегаешь на улицу, сначала в один магазин, потом в другой, кафе, палатку с мороженым, пытаешься найти свою дочь, своего ребенка, свою принцессу – но она испарилась. Ты выкрикиваешь ее имя. Ты бежишь обратно к машине. Ты едешь еще быстрее. От одной больницы к другой, от одного отделения полиции к другому. Ты свешиваешься через стол регистрации. Умоляешь. Снова и снова называешь ее имя. И ты знаешь, знаешь глубоко внутри по тому, как медсестры смотрят на тебя, как полицейские качают головами, по их нерешительности, молчаливости, ты все знаешь, но не хочешь признавать. Ты поступаешь так на протяжении многих часов, пока в конце концов, очень поздно ночью, ты и твоя жена не оказываетесь в морге.

Палец судьбы указал на тебя. Прямо между глаз. Сотрудники морга куда-то тебя ведут. Они приводят тебя в помещение. Ты слышишь, как откатывается секционный стол. Скрежет металлической тележки, скрип резиновых колесиков. И ты видишь картину, которую не сможешь забыть до конца своей жизни. Свою дочь. На стальном столе. И больше ты никогда не будешь прежним.

Похороны прошли в кибуце Нахшон на зеленом холме по пути к Иерусалиму. Смадар была похоронена рядом с дедушкой, генералом Матти Пеледом, настоящим борцом за мир, профессором, членом кнессета. Его очень любили по обе стороны баррикад, и люди пришли с каждого уголка нашей мозаичной страны: иудеи, мусульмане и христиане, представители поселенцев, представители парламента, представители Арафата, из-за границы, отовсюду. И потом рядом с ним похоронили ее.

Ты возвращаешься домой, он наполнен сотнями и сотнями людей, которые пришли почтить память и выразить соболезнования. Это семь дней шивы. Ты окружен этими сотнями людей, тысячами на самом деле, – они выстроились на тротуаре, пришлось поставить оранжевые конусы, чтобы перекрыть улицу. Полицейские-регулировщики для твоей дочери. Но на восьмой день все возвращаются к нормальной жизни, нормальному ходу вещей, и ты остаешься в одиночестве. Без дочери.

Ты бродишь по дому. Ты произносишь ее имя, шепотом, а когда в одиночестве, выкрикиваешь его. Смадар. Смадари. Ты прикасаешься к вещам. Книгам на ее полке. Ее музыкальным кассетам. Ты пытаешься ее услышать. Но она не здесь.

Время тебя не ждет. Ты хочешь его затормозить, заморозить, парализовать, отмотать назад, но ничего этого не происходит. Тебе нужно проснуться, встать и посмотреть правде в глаза. Она ушла. Ее стул у стола пуст. Ее комната пуста. Ее куртка висит на дверной ручке. Тебе нужно принять решение. Что тебе придется делать теперь, с этой новой невыносимой ношей на плечах? Что ты собираешься сделать с этой невыразимой яростью, которая снедает изнутри? Что ты будешь делать с этим новым собой, с этим отцом без дочери, с этим человеком, о котором бы никогда не подумал, что он может существовать?