Аптека Пеля

В какой-то момент, глядя на горящие глаза Евлампии, Артюхин почувствовал себя никчемным, бесполезным, старым, безнадежно жалким — в общем пустая душа, а может и вовсе нет ее. Что ждет его в схлопнувшемся пространстве — туман метафизики, тоскливое, нищее прозябание в обветшалом склепе…

— Возможно вас расстреляют. И даже скорей всего так и будет. Но у вас есть шанс на спасение. Вот там, — кивнул Артюхин, — тайник. А в нем газ Пёля, вдохнув его, вы спасете себе жизнь. Так как сделал это я. Хотя… хотя и я не поверил. Но когда в затылок дышит смерть, скепсис лопается, как мыльный пузырь. Разрешите?

Не дожидаясь ответа, он обогнул стол и, оказавшись возле массивного, скорее похожего на резной трон кресла градоначальника, быстро нажал на голову одной из химер, украшавших спинку. Раздался щелчок и из-под сидения в сторону выдвинулся небольшой ящик.

— Вот. — Крохотный пузырек, залитый сургучом и напоминавший клык хищника, лег перед Евлампией. — Разрешите мне забрать остальное? — снова запуская пальцы в ящик, он многозначительно глянул на комиссаршу. Евлампия кивнула. — Надо же на что-то жить. Хоть и немного мне осталось. Но физиология, сударыня. Против нее не попрешь. Да-с, — оправдывался Артюхин, рассовывая по карманам, золотые червонцы и драгоценности. — До двенадцати еще есть время, — взглянув на кабинетные часы, отметил он, — а что дальше одному Богу известно. Сколько там отмерено… Меня расстреляют пятого февраля. Вот только эта дата в нынешнем году упразднена декретом. Такой вот парадокс. А это сокровище я оставляю вам. Пожалуй, мне оно ни к чему… зачем мне жизнь, если в ней нет смысла. И помните, в восемнадцатом вас… но это шанс изменить судьбу. Да-с. Только предупреждаю. Куда закинет — вопрос. Так я пойду?

— Постойте. Алекс жив?

— Не знаю, сударыня. Не знаю… Хотелось бы верить, что жив, здоров и вы встретитесь в Петербурге. Его Петербурге.

Евлампия быстро чиркнула что-то на бумажке и протянула Артюхину:

— Это документ и пропуск. Вас проводят. Конвойный!

Тихий снег сыпал с предрассветных питерских небес, застилая грязь неприбранных улицы белоснежными простынями. Артюхин прошел мимо пустынного Александровского сквера с черными пушечными стволами тополей, свернул на Вознесенский, такой же безлюдный. В этот ранний час оглушительно безмолвный Питер казался фантомом. Призраком без прошлого и будущего. Наступило первое февраля 1918 — время зеро.

Глава 18

— Чего разлегся? — громыхнуло над головой грозовым раскатом. — Башмаков!!! Где тебя носит?! Кого опять понабрали!!! — Ввалившимися мутными глазами несвежей рыбы на Саню таращился незнакомый мужик. — Чего лежишь спрашиваю? Кто за тебя работать будет? Лермонтов?

— Почему Лермонтов? — переспросил Санек, растерянно озираясь, еще не совсем понимая, где он и что с ним.

— А, потому что Пушкин надорвался за вас лодырей работать! Понаберут, шишгаль всякую. Тьфу!

— Ферапонт Сидорович! — залепетал подскочивший невесть откуда коренастый в льняном костюме. — Мы разберемся. Ты кто? — обратился он тут же к сидящему на земле Саньку. — Чья бригада?

Преодолевая тупую боль в голове, Саня судорожно пытался вспомнить кто он и зачем здесь. Мужики в мятых льняных костюмах, стоявшие теперь над его душой требовали ответа немедленно. Но в мозгу мерцало огоньками боли: «заготконтора Абасова», вот только губы не слушались и он в оцепенении глядел на пытавших его, стараясь определить их статус и год, и век.

— Молчит, скотина. Ферапонт Сидорович, я сейчас позвоню Малахову и уточню кто у него бригадир на двенадцатом участке. Сейчас… — Коренастый достал из кармана мобильник и у Санька отлегло от сердца — свои.

— Ты работать сюда приехал или загорать? — не унимался мутноглазый.

— Работать? Наверное…

— Чиво? Не слышу.

— Хочу на работу устроиться. Виноград собирать, — оглядевшись, подтвердил он уже увереннее.

— А. Так ты еще не оформлен. Башмаков! Подвези до конторы, тебе все ровно к Малахову. А я выше поеду.

Удивительно, но «заготконтора Абасова» стояла на прежнем месте. Не было сносу этим камням. Вот только теперь тут располагалось ООО «Space LTD», а в окнах сияли стеклопакеты.

При ходьбе Саню еще поматывало, как пьяного, а в голове стоял звон, будто в латунном кувшине встряхивали монетки. Слабо подсвеченный сумрак памяти, выхватывал неясные образы и события, которые то и дело всплывали в больном сознании: море — Ева — виноград… Лука Лукич Ломов…

— Лука Лукич Ломов? — удивленно переспросила девушка разглядывая врученную ей серую книжицу. — Российская Империя? Вы прикалываетесь? — не выдержала она, переходя с официального языка на бытовой. Тысяча девятьсот восьмой… — Она не успела договорить. Моментально вспомнив все, Саня аккуратно вытянул из ее пальцев документ.

— Извините. Это не та бумажка. — И тут же скинув кроссовок, он достал свой орластый. — Вот.

Инспектор по кадрам подозрительно посмотрела на «приколиста», но на работу оформила. А царский паспорт он сжег. Вышел и тут же в кусте чертополоха сжег, с наслаждением, глядя, как тот корчится в адских муках.