Архив еврейской истории. Том 14

Каган заявил, что Литвинов готов лично повторить сказанное его представителем в предыдущей беседе с Розенфельдом, но хочет быть уверенным, что нотариус не воспользуется упомянутым признанием в случае, если их переговоры не приведут к положительному результату. Розенфельд ответил, что не может этого обещать: его попросили лишь о том, чтобы он сообщил Крестинскому предложение Савелия, а берлинский полпред сам решит, как поступить ему с данной информацией. Тем не менее Каган — без каких-либо возражений со стороны Литвинова! — подтвердил его согласие «дать объяснение о том, что он не был правомочен на выставление векселей», и даже «передать письменный документ (договор), по которому участвовавшие в мошеннической проделке с векселями распределили между собой суммы, которые должны поступить по векселям».

Розенфельд напомнил, что за чистосердечное признание о мошенничестве Каган «потребовал 1 млн марок для г-на Литвинова», хотя при первом разговоре складывалось впечатление о намерении Савелия заявить, что «он незаконно выставил векселя», не в обмен на какое-то вознаграждение, а «бескорыстно», для того, «чтобы, как буквально выразился Каган, вернуть пощечину, которую большевики получили благодаря оправдательному приговору, и чтобы помочь Советам». В ответ Каган возразил: «Не имело бы никакой цены, если бы Литвинов без вознаграждения опозорил себя перед всем миром заявлением, что он обманным путем выставил векселя. Литвинов требует поэтому 1 млн марок для того, чтобы иметь тогда возможность исчезнуть».

Затем Каган и Савелий опять спросили Розенфельда, считает ли он себя вправе использовать беседу между ними «не в пользу г-ну Литвинову», и нотариус ответил, что уведомит о ее содержании Крестинского. В таком случае, заявили визитеры, продолжение беседы не имеет смысла, ибо «эвентуально переговоры могут быть использованы во вред г-ну Литвинову, который перед всем миром был оправдан». Указав, что «на таких условиях он дальше вести переговоры не желает», Савелий удалился первым, а Каган, задержавшись, предпринял еще одну попытку выудить у Розенфельда обещание, что «он об этой беседе будет молчать», если сторона обвинения сошлется на нее в суде. Но Розенфельд повторил, что, «если это понадобится, будет освещать переговоры в соответствии с правдой».

В Москве, вновь обсудив 5 марта вопрос «О С. Л.», Политбюро передало его «на окончательное решение комиссии в составе тт. Орджоникидзе[413] (председатель), Микояна, Кагановича и Стомонякова»[414]

, а 7 марта Микоян переслал Сталину полученный им от Крестинского «протокол записи беседы Розенфельда с Савелием Литвиновым и его агентом Каганом», предупреждая: «Оригинал этого протокола на немецком языке хранится в моем личном архиве. С оригинала сделан перевод коммунистом т. Кауфманом; отпечатан в 4-х экземплярах, из которых три экземпляра лежат в моем личном архиве, а четвертый экземпляр направляю Вам»[415].

Ознакомившись с присланным из Берлина документом, Политбюро не согласилось с мнением «комиссии Орджоникидзе» (о попытке «сторговаться» с Савелием и Каганом) и 8 марта утвердило текст новой шифровки Крестинскому:

По делу о разговоре Розенфельда с Литвиновым вы получите директиву комиссии от 6 марта за подписью Стомонякова.

Сообщаем, что инстанция не утвердила эту директиву.

Инстанция постановила дать Вам следующую директиву:

«Поручить Крестинскому предложить Розенфельду ни в какие разговоры впредь не вступать с Литвиновым; просить его немедля оформить протокол его разговора с Литвиновым и Каганом и использовать протокол для разоблачения жуликов»[416].

Сам Крестинский, отвечая 1 апреля на телеграфный запрос за подписью Сталина, что сделано полпредом во исполнение постановления инстанции от 8 марта, указал, что после окончания судебного процесса и своего отъезда из Парижа не принимал в деле регулярного участия до тех пор, пока в нем не наступил новый момент:

В Берлине к Курту Розенфельду сначала через посредника, а потом и лично обратился С. Литвинов. Курт Розенфельд, естественно, запросил меня, как ему быть. Зная общую установку Москвы по этому делу, я предложил ему в переговоры не вступать, но составить официальный протокол о явке к нему Кагана и С. Литвинова и о том, что они ему рассказывали.

Получивши от Розенфельда протокол, я тогда же переслал его в Париж для использования в гражданском суде. Обо всем этом я, конечно, телеграфно и письменно сообщил тт. Хинчуку и Стомонякову, как председателю и члену московской Комиссии. В ответ на свое сообщение я получил предложение от Комиссии не прерывать переговоров через Розенфельда. В то же время мне предлагалось (так, по крайней мере, я понял телеграмму) не давать хода документу, чтобы не спугнуть Савелия Литвинова и не лишиться возможности продолжить начатые переговоры. Я тогда дал в Париж т. Довгалевскому телеграмму с предложением, до получения дополнительных директив т. Стомонякова, не давать хода документу.