Архив потерянных детей

Я не сплю, но лежу в постели с закрытыми глазами и слушаю их беседу за сборами. Интересно, размышляю я, приложимо ли все, что сейчас говорит мальчику мой муж, к документации звуков и моему собственному проекту? Только не уверена, что смогла бы – или должна – подбираться к моим источникам как можно ближе. Пускай мне все равно придется монтировать архив потерянных детей из их свидетельских показаний и записей, где их голоса рассказывают, что с ними приключилось, мне кажется глубоко неправильным превращать их самих и их судьбы в пищу для СМИ. Зачем? Для чего? Чтобы их могли послушать другие и испытать жалость? Или гнев? А потом сделать что? Никто не бросает ходить на работу и не объявляет голодовок, послушав утром радио. Люди продолжают жить обычной жизнью, каких бы ужасов они ни наслушались в новостях, если только эти ужасы не имеют прямого касательства к погоде.

Наконец мальчик и его отец отбывают из комнаты под дождь, сейчас поливший как из ведра, и дверь закрывается. Я поворачиваюсь на другой бок в попытке снова заснуть. Я ворочаюсь и ворочаюсь с боку на бок, накрываю голову свободной теперь мужней подушкой, еще теплой и немного отдающей потом. Я уговариваю себя снова заснуть, разговариваю сама с собой, стараясь отогнать ощущение, что подо мной, а может быть, внутри меня разверзается пропасть, готовая затянуть, поглотить меня. Чем заполнить эмоциональные пустоты, которые образуются от внезапных, как гром среди ясного неба, перемен? Какие резоны, какие нарративы уберегут тебя от падения, от нежелания падать? Я снова кручусь с боку на бок, мечтая заснуть. Я сильнее вжимаюсь в подушку, я опускаюсь в недра своего разума, доискиваясь причин, составляя списки разных вещей, строя планы, ища ответов, ища выходов, я жажду темноты, тишины, пустоты, жажду желаний.

КОЛЛЕКЦИЯ

Утро, яркое, полное дневных звуков, постепенно вступает в свои права. Девочка все еще спит, а ко мне сон так и не идет. В окно я вижу, как вдали из-за толстого одеяла облаков, которым вздумалось зависнуть над нашим крохотным клочком мира, проглядывает солнце, готовясь начать свой дневной путь, но его лучи не в силах прорваться через клубы водяных паров, осветить пространство, прояснить мысли, пробудить в сонных телах бодрую энергию. Я снова ворочаюсь в постели. Муж оставил на своей стороне одну из книг, которые возит в своих коробках, «Звуковой ландшафт» Мюррея Шафера. Я дотягиваюсь до книги и, повернувшись на спину, раскрываю над своим сонным лицом. Из страниц выскальзывает листок и перышком планирует мне на грудь. Это адресованная мужу записка, без даты:

Мне страшно нравится идея «коллекционировать звуки эха» – она великолепно отражает двойственность леса у босави, позволяющую одновременно акустемологически диагностировать здоровье/богатство и живого мира, и «ушедших отражений/ревербераций» умерших, кто по смерти «превратился» в его птиц. Увидимся, и, надеюсь, вскоре.

Ваш Стивен Фельд

Помню я это имя, Стивен Фельд. В свое время мой муж учился записывать и осмыслять звук вместе с группой музыковедов-фольклористов, лингвистов и орнитологов, они собирали образцы звуков в дождевых лесах и пустынях. Студентом он читал и слушал материалы Стивена Фельда, он акустемолог и вслед за Мюрреем Шафером считает, что в производимые людьми звуки, будь то музыка или речь, обязательно вплетается эхо окружающего ландшафта, недаром Фельд всю жизнь собирает примеры этой невидимой глубинной связи. Еще в конце 1970-х годов Фельд записывал погребальные плачи и ритуальные песнопения народа босави в Папуа – Новой Гвинее и только потом сообразил, что его записи – не что иное, как вокализованные карты местных ландшафтов, как они видятся летающим над ними птицам с высоты и при быстрой смене точки обзора. Фельд начал записывать птиц, потом несколько лет прослушивал сделанные записи и понял, что босави воспринимают голоса птиц как эхо или «ушедшие реверберации» – как отсутствие, превратившееся в присутствие; и в то же время как присутствие, делающее отсутствие слышимым. В погребальных ритуалах босави подражают голосам птиц, потому что считают их единственными на свете существами, которые отражают отсутствие. По словам Фельда, босави воспринимают пение птиц как «голос памяти и отголоски предков».