Архив потерянных детей

Вероятно, я должна сказать, что документировать – это добавлять вещь плюс свет, свет минус вещь, фотографию за фотографией; или добавлять звук плюс тишину, минус звук, минус тишину. На выходе получаешь все моменты, не ставшие фактически пережитым. Последовательность заминок, прорех, недостающих кусков, вырезанных из момента переживания опыта. Потому что пережитое плюс запечатлевший пережитое документ – это пережитое минус пережитое. И вот в чем странность: если в один прекрасный день снова сложить вместе все эти документы, в итоге получится опять-таки пережитое. Или, по крайней мере, вариация пережитого, подменяющая реально пережитое, даже если первоначально документировались моменты, вырезанные из этого пережитого.

Так на чем мне фокусироваться? – требует мальчик.

Я не знаю, что ответить. Я знаю, что сейчас, пока мы едем длинными и пустынными дорогами этой страны – эти места я вижу впервые, – все то, что я вижу вокруг, – не совсем то, что я вижу. То, что я вижу, уже запечатлено задолго до меня: Ильфом и Петровым, Робертом Франком, Робертом Адамсом, Уокером Эвансом, Стивеном Шором – первыми, кто начал работать в жанре дорожной фотографии, – на их снимках, запечатлевших дорожные знаки, протяженные пустоши, машины, мотели, придорожные забегаловки, раппорты промышленных площадок, все эти руины раннего капитализма, погребенные под будущими руинами более позднего капитализма. Когда я вижу людей этой страны, их жизнестойкость, их упадочность, их одиночество, их отчаянную спайку, я вижу пристальный взгляд Эммета Гоуина, Ларри Кларка и Нан Голдин.

Я подыскиваю ответ:

Документировать означает собирать настоящее для потомков.

В каком смысле для потомков?

В смысле на потом.

Я, признаться, не уверена, остался ли вообще какой-то смысл в этом «на потом». В мире что-то переменилось. Переменилось не очень давно, и мы знаем это. Но не знаем, как это объяснить, хотя, думаю, все ощущаем это нутром, а может, нейронной проводкой мозга. Мы стали по-другому воспринимать время. Никто еще не постиг сути происходящего или его причин. Вероятно, мы просто не ощущаем будущего, потому что настоящее слишком подавляет и оттого мы не в состоянии представить себе будущее. А без будущего время воспринимается только как накопление. Накапливаются месяцы, дни, стихийные бедствия, телесериалы, террористические атаки, разводы, массовые миграции, дни рождения, фотографии, восходы. Мы не поняли, как мы теперь переживаем время. И может быть, разочарование мальчика из-за того, что он не знает, что ему фотографировать или как поймать в кадр и в фокус все, что он видит, пока машина везет нас через эту чужую, прекрасную, темную местность, – это просто знак, что наши способы документирования мира исчерпали себя. Вероятно, сумей мы отыскать новый способ документировать мир, мы бы поняли, как теперь воспринимаем пространство и время. Романы и кинофильмы не могут ухватить суть этого нового восприятия; журналистика тоже; как бессильны здесь фотография, танец, живопись и театр, и уж определенно бессильны молекулярная биология и квантовая физика. Нам невдомек, по каким правилам существуют сегодня пространство и время, как мы в реальности переживаем их. И пока не отыщутся способы документировать пространство и время, мы не поймем ни того ни другого. Наконец я говорю мальчику:

Ты просто должен найти собственный способ понимать пространство, и тогда мы, все остальные, будем меньше ощущать потерянность во времени.

Окей, ма, говорит он. А сколько еще ехать до следующей остановки?

КЛИШЕ

Вообще-то, мы планировали пробыть в Нэшвилле несколько дней и заглянуть в студии звукозаписи, но вместо этого без остановки проезжаем через спящий город и останавливаемся на ночь в мотеле неподалеку от Джексона. Следующим утром мы поступаем абсолютно предсказуемо, во всяком случае для людей вроде нас – чужих в этой стране, хотя и не совсем, а именно: по дороге через Мемфис в Грейсленд, поместье-музей Элвиса Пресли, много раз подряд проигрываем композицию Пола Саймона «Грейсленд», где ровно об этом и поется, и стараемся представить себе, где же эта самая дельта Миссисипи и почему она могла сиять, как национальная гитара, и звучат ли вообще в песне слова «национальная гитара». Мальчик считает, что мы ослышались и гитара не «национальная», а «рациональная», но я что-то сомневаюсь. Наше появление в Грейсленде под звуки тематической композиции, пожалуй, выглядит эпически, хотя наш эпос молчаливого свойства. Как война, которую проигрываешь молча, но не теряя стойкости духа.

Мальчик замечает, что, во-первых, мы поем мимо нот и, во-вторых, упоминаемый в песне мальчик всего на год моложе него – девятилетний. И еще, говорит наш мальчик, тот мальчишка из песни – тоже сын своего отца от первого брака. Интересно, задумываюсь я, как строчка в эпицентре песни – в ней поется, что терять любовь – это как если в сердце вдруг настежь распахнется окно, – зазвучит для нас несколькими месяцами позже, проявим ли мы с отцом мальчика стойкость духа и прямоту, поведем ли себя как рациональные гитары.