Артюр Рембо

Вот наш Рембо надсмотрщик при группе рабочих в каменоломне близ моря, в двадцати четырех километрах от Ларнаки. Г-н Роже Милье, атташе по культуре при посольстве Франции в Никозии, разыскал это место, так называемый «Потамос», недалеко от деревни Ксилофагу²⁶. Артюр отвечал за 60 человек, киприотов, греков, турок и арабов. Он намечал работу на день, распоряжался инструментом, писал отчеты в дирекцию, вел учет еды и всех прочих расходов, рассчитывался с рабочими. Его обязанности — скорее обязанности бригадира, а не надсмотрщика, так как он следил не только за выемкой камня, но и за его погрузкой на баржи. Однако положение его было не столь уж прочным: он мог потерять место, так как Кипр вот-вот должен был отойти англичанам. К тому же стояла невыносимая жара (все европейцы болели и некоторые умирали), блох же было видимо-невидимо. К этому добавлялись трудности с рабочими, среди которых были очень ленивые и вспыльчивые. Письмо без даты, где Рембо жаловался, что не получил высланных кинжала и палатки, несомненно, относится к этому времени, так как 24 апреля 1879 года он сообщил родным, что поссорился с рабочими и вынужден просить их прислать оружие.

Жизнь его вовсе не была безоблачной. Делаэ он рассказал такую историю. Однажды кто-то взломал кассу с зарплатой рабочих; виновного скоро обнаружили. Рембо, вместо строгого наказания, втолковал ему, какой ущерб он наносит своим товарищам, и сумел убедить вернуть украденные деньги. «Они меня очень зауважали», — заключал он.

Ему нравилась дикая жизнь на свежем воздухе, вдали от цивилизации, среди простых и грубых людей (среди них был даже один русский поп), учивших его новым языкам. Он спал в хижине на пляже или жил под открытым небом, переходя от одной команды к другой, лежа полураздевшись на солнце после обеда. Вечером он забавлялся вместе с рабочими, делавшими хлопушки из взрывчатого порошка.

Увы! Он болел лихорадкой и день ото дня худел. В конце мая 1879 года ему срочно пришлось вернуться в Рош, где врач поставил диагноз: брюшной тиф и прописал абсолютный покой. Но сельский воздух и врачебный уход быстро вернули ему силы: в конце июля он уже помогал при жатве. Рисунок Изабель на обложке бухгалтерской книги изображает Артюра в его новой ипостаси сельскохозяйственного рабочего, плохо одетого, небритого, с взъерошенными волосами, с каким-то земледельческим инструментом в руках (внизу слева — силуэт г-жи Рембо со спины).

В сентябре Делаэ выразил желание повидаться с Рембо и был приглашен на несколько дней в Рош. Это было их последнее свидание.

Рембо, как рассказывает его друг, сам открыл ему неструганую калитку фермы. «Сначала я узнал лишь фантастически красивые глаза! — со светло-голубой радужной оболочкой, окруженной более темным, чуть сиреневым кольцом. Щеки, бывшие раньше круглыми, ввалились, скулы заострились. Нежно-телесный, как у английского ребенка, оттенок кожи сменился за эти два года темным загаром кабила[186], и, что меня позабавило, на этой коричневой коже вилась бледно-рыжая борода, которая у него долго не прорастала, как это, думается, бывает у людей с хорошей наследственностью. Другое проявление полного физического возмужания — его голос потерял знакомый мне нервный оттенок и стал низким, глубоким, полным спокойной силы»²⁷.

Он только что вышел из амбара с таким видом, будто всю жизнь только и занимался, что сбором урожая. Когда утихли первые эмоции, он рассказал, что делал на Кипре, и с гордостью (ему ведь часто повторяли, что он ни на что не годен) вынул свидетельство от своих работодателей, датированное 27 мая 1879 года: «Мы удостоверяем, что г-н Артюр Рембо работал у нас в должности начальника выработки в течение шести месяцев. Мы полностью удовлетворены его услугами и свидетельствуем, что он свободен от обязательств перед фирмой».

Делаэ продолжает: «Вечером после обеда я рискнул спросить у него, думает ли он еще… о литературе. Он засмеялся, покачав головой, полуобиженно-полунасмешливо, как будто я спросил его: «Ты еще играешь в лошадки?» и ответил только: «Я этим больше не занимаюсь».

В том, как он выделил словечко «это» и в том, как на меня смотрел, было что-то иронично-издевательское, раздраженное; он как будто хотел сказать: «Я был бы рад полагать, что ты понимаешь, что не стоит меня больше об этом спрашивать»²⁸

.

Они несколько раз прогулялись по окрестностям. Рембо заявил, что может жить только в какой-нибудь теплой стране, на берегах Средиземного моря, в Африке… или в Америке! В данный момент он собирался вновь отправиться на Кипр через Александрию.

На дороге Аттиньи — Шесн, рассказывает Делаэ, Рембо внезапно покинул его, произнеся:

— Лихорадка! Сейчас у меня начнется приступ!