Артюр Рембо

Все это вызвало неудовольствие Рембо, но он, однако, чрезмерно не беспокоился, предполагая, что Верлен вернется, расстроенный и сердитый. В сущности, он не ошибся. Матильда ответила мужу, что письмо ясно говорит о страхе проиграть процесс, который она, со своей стороны, считала беспроигрышным, поэтому пусть он впредь ее не беспокоит — она просто не будет читать его писем.

Итак, Артюру вновь приходилось расплачиваться за последствия: действительно, Верлен, сраженный наповал таким известием, уехал отдыхать к своей тетушке Эврар в Бельгию, в Жеонвиль, а Рембо снова остался один; он недостаточно владел английским языком, чтобы давать уроки, и следовательно, был не в состоянии покрыть свои расходы и заплатить за квартиру.

Артюр знал, что 5 апреля вся его семья уехала из Шарле-виля в Рош — не для того, чтобы подышать чистым деревенским воздухом, а из-за недавно случившихся больших неприятностей: конюшня и зерносклад сгорели, урожай пропал, к тому же арендатор бросил ферму. «Развалины сплошь поросли диким хмелем и крапивой», — пишет П. Берришон.

Артюр нагрянул в Рош 11 апреля, в Страстную пятницу. Это значит, что он оставался в Лондоне один всего несколько дней. Его сестра Витали, которой в то время было пятнадцать лет, рассказывает в своем дневнике:

То был великий день в моей жизни, ибо он был отмечен одним событием, которое меня поразило чрезвычайно: неожиданно приехал мой брат, чем доставил всем небывалую радость. Я вижу как сейчас, что мы сидим в комнате, где обычно занимались какими-либо делами, с матерью, братом и сестрой; и тут раздается тихий стук в дверь. Я пошла открывать… представьте мое изумление, когда я оказалась лицом к лицу с Артюром. Когда прошла минута первого удивления, брат поведал причину своего приезда, чем еще больше всех обрадовал — да он и сам был доволен. Весь день мы были вместе и испытывали чувство единства, сопричастности друг другу, о котором Артюр не имел, можно сказать, ни малейшего представления².

13 апреля, на Пасху, все семейство направилось к обедне в Шюффильи, посвятив послеобеденное время прогулке. Этакая сельская идиллия: г-жа Рембо отдает приказания рабочим и каменщикам, Изабель и Витали возятся с цыплятами на птичьем дворе, а Фредерик копается в огороде.

Бедняга Артюр! В какую же дыру его занесло! Эта нищая деревня была под стать его матери — строга и печальна. «Ничто не скрашивает убогости здешнего пейзажа, тягучей деревенской дремоты и картины всеобщего запустения — ни холмик, ни деревце, ни речушка», — пишет Жюльен Грак. «Кроме неба тут ничего нет», добавляет Андре Дотель³

.

Что же делать здесь, в изгнании? Рембо скоро понял, какая ждет его жизнь: жизнь простого крестьянина в сабо, без гроша в кармане, без друзей, без развлечений. Тогда он решил написать книгу о своих духовных поисках, благодаря которой смог бы заработать достаточно денег, чтобы снова уехать, не спрашивая мать и не взывая к щедрости г-жи Верлен. Артюр рассчитывал быстренько сочинить небольшую книжку в несколько глав. Великое произведение, которое он задумал — изучение варварского, незнакомого мира, открытого его взгляду Ясновидца, — могло и подождать.

Итак, он привез из Лондона («Это самый настоящий Иерусалим!» — говорил Верлен) несколько страниц, на которых были записаны его «зарисовки» на тему трех сцен из Евангелия от Иоанна: первые чудеса Иисуса в Галилее, Самарии и чуда у купальни. Бумага в Роше была редкостью, поэтому он сделал кое-какие наброски на оборотной стороне этих листов; это были части «Языческой, или Негритянской книги», которую он планировал написать, озаглавленные «Дурная кровь», «Ложное обращение»[124] и «Алхимия слова».

Он поддерживал постоянную переписку с Верленом, который в Жеонвиле скучал не меньше его, и возобновил отношения с Делаэ, все еще находившимся в Шарлевиле.

20 апреля, в воскресенье, было положено начало милой традиции: встречи трех друзей за столиком какого-нибудь ресторана неподалеку от границы.

15 мая Делаэ получил иллюстрированное послание Рембо, ценное свидетельство о жизни в Роше и планах, в том числе и литературных:

Рош

кантон Аттиньи

май 1873 года

Мой дорогой друг, ты можешь судить о моем нынешнем существовании по этой акварели.

О Природа! О мать моя!