Артюр Рембо

Жалкий брат! Что за ужасные бдения ты перенес ради меня!

«Я не был ревностно поглощен этим предприятием. Я насмехался над его слабостью. По моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство». Он предполагал во мне несчастие и невинность, очень странные, и прибавлял беспокойные доводы.

Я, зубоскаля, отвечал этому сатаническому доктору и кончал тем, что достигал окна. Я творил по ту сторону полей, пересеченных повязками редкой музыки, фантомами будущей ночной роскоши.

После этого развлечения, неопределенно-гигиенического, я раскидывался на соломе. И почти каждую ночь, едва только заснув, бедный брат вставал, с гнилым ртом, с вырванными глазами, — такой, каким он видел себя во сне! — и тащил меня в залу, воя о своем сне идиотского горя.

Я, в самом деле, в совершенной искренности ума, взял обязательство возвратить его к первоначальному состоянию сына Солнца, — и мы блуждали, питаясь палермским вином и дорожными бисквитами, и я спешил найти место и формулу[122].

Уже в начале этого «откровения» Рембо кается в том, что ему не хватило твердости характера. «Я насмехался над его слабостью» значит — я переоценил его бессилие, с ним надо было обращаться более жестко («По моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство»).

Таким образом, уже в то время Рембо смутно предвидел, что вся его затея кончится плохо. Более того, он сам пострадает от этого: судебное разбирательство бросало тень на него. Матильда обвиняла Верлена в том, что он сбежал с юношей, и ее адвокаты могли это доказать; и тогда, поскольку Артюр несовершеннолетний, мог вмешаться прокурор. Рано или поздно мать неизбежно узнает обо всех этих гнусных инсинуациях. Кроме того, его литературной карьере придет конец.

Тогда Артюр набрался смелости и, опережая события, решил во всем признаться. «Недавно Рембо написал своей матери, — сообщает Верлен Лепеллетье 14 ноября 1872 года, — с целью известить ее о том, что делалось и говорилось против нас, и сейчас я поддерживаю с ней постоянную переписку. Я дал ей твой адрес, а также адрес моей матери, господ Моте, г-на Истаса и обоих адвокатов».

Г-жа Рембо восприняла эту новость как посягательство на ее доброе имя. Узнав о том, что ее отпрыску предъявлено обвинение в отвратительном разврате, она бросила все свои дела и нанесла визит матери Поля, которая, естественно, заявила, что все это лишь грязные сплетни, и возложила вину на коварных родителей Матильды, намеревающихся погубить ее дорогого сыночка.

Тогда г-жа Рембо поспешно направилась к ним на улицу Николе.

«Мы лучше знаем, что нам делать», — сказали ей высокомерно. В борьбе за письма и рукописи своего сына, за которые Верлен дорого бы заплатил, она также потерпела поражение: «У нас ничего не осталось, кое-какие бумаги находятся у адвоката, но их, вероятно, можно будет получить только после суда».

Итак, опасность была реальной и серьезной, поэтому был необходим срочный отъезд Артюра домой. Верлен, который считал, что разрыв будет равносилен признанию вины, не сдавался, вероятно, под влиянием Рембо, которого перспектива жизни в Арденнах отнюдь не приводила в восторг.

Но в конце концов мать почти насильно заставила Артюра вернуться в Шарлевиль, посылая ему просьбы, более походившие на угрозы.

«Жизнь моя переменится, — пишет Верлен Лепеллетье в начале декабря, — на этой неделе Рембо уедет в Шарлевиль, а сюда приедет моя мать».

В этом письме он сообщает, что они с Рембо видели на выставке картину Фантен-Латура, где изображены вместе. Двое друзей, должно быть, вволю посмеялись над невозмутимыми бородатыми парнасцами.

Примечания к разделу

¹

На то, что Рембо ехал в том же поезде, первым указал Франсуа Порше (Verlaine tel qu’il fut, c. 198, примечание); он цитировал свидетельство Делаэ.

² См. Д.-А. де Грааф «Autour du dossier de Bruxelles», Mercure de France, 1 августа 1956 г.

³ См. нашу статью «L’Architecture rimbaldienne» в Nouvelles littéraires от 24 августа 1967 г.